Александр Милитарёв - Охота за древом

Стихи, посвященные деду, задают думающему читателю (другой тут просто неуместен) трудную задачку. Сам автор во втором сонете венка сообщает то, с чего я начал: он соотносит все, что будет сказано, с собственной биографией.

Заявлено, что стихи представляют собой чистое описание состоявшейся истории, определенной реальности, к которой автор органически причастен. Таким образом, под вопрос ставится школьное правило, требующее строгого различения автора и лирического героя. Ставятся под вопрос и более изысканные литературоведческие теории, признающие эстетическим предметом текст, и только текст — пусть в отношении к другим текстам, но безотносительно к биографии и, уж тем более, вне зависимости от намерений автора.

Тут Милитарев выпадает из правила. Многие его стихотворения суть не что иное, как словесное прояснение, словесное выражение и словесное проживание экзистенциально напряженного фрагмента собственной биографии. Одно невозможно отделить от другого, сам текст не дает.

Сказанное не касается двух-трех превосходных образцов любовной лирики — тут можно обойтись воображением. Но вот упомянутое раннее обращение к дочери:

Чувство отцовства, выраженное с несдерживаемой прямотой, вполне, если можно так выразиться, предметно, это столько же поэзия, сколько реальное переживание. Такое полное сращение текста и проживания собственной жизни особенно явственно в стихах о поздно рожденном сыне. Они собраны в самостоятельный раздел («Из цикла „Второе отцовство“»), хотя, снова, ответвления темы попали в другие места. Так, большое стихотворение «Детям» входит в цикл «Филология», хотя могло бы быть вместе с другими стихами об отцовстве. Я догадываюсь, почему оно не там: в нем больше иронии, чем боли.

Боль — в цикле о позднем отцовстве, отраженном в самом названии книги. Здесь отброшена сама возможность поэтических отождествлений, первое лицо есть первое лицо, «я» равно «я» бесхитростно, без остатка. В первом стихотворении — «Сыну» — все главное сказано.

Невероятность события:

Чудо возникновения бытия из «ничто», подчеркнутое, для пущей подлинности, прямой отсылкой к библейскому акту творения в его древнееврейском назывании:

И далее, сквозь нагромождение тропов просвечивает беда, поставившая под вопрос только что явившуюся жизнь:

Случилось так, что все младенчество и детство обретенного сына было омрачено смертельно опасными болезнями. Добытийное тоху-ва-воху вернулось в образе постбытийной угрозы, чье пустое присутствие ощущается все время поблизости, рядом, за ближайшим углом. Вот почему в каждой строке стихов о сыне слышен голос «повторного и жгучего отцовства».

Тут, в неслыханном увеличении, вновь является мотив, который однажды прозвучал в обращении к дочери. Перед лицом возможной экзистенциальной катастрофы происходит коренная ревизия ценностных иерархий:

Другой раз эта ревизия уместилась в четырнадцать строк сжатой до сонета автобиографии; я приведу ее целиком: