Александр Милитарёв - Охота за древом

So now I have confessed that he is thine, (134)
And I my self am mortgaged to thy will,
My self I’ll forfeit, so that other mine,
Thou wilt restore to be my comfort still:
But thou wilt not, nor he will not be free,
For thou art covetous, and he is kind,
He learned but surety-like to write for me,
Under that bond that him as fist doth bind.
The statute of thy beauty thou wilt take,
Thou usurer that put’st forth all to use,
And sue a friend, came debtor for my sake,
So him I lose through my unkind abuse.
Him have I lost, thou hast both him and me,
He pays the whole, and yet am I not free.

Все ясно: как и я, он твой теперь (134) —
мое второе я, тот, кем я жил.
За отпускную на него, поверь,
тебе б навек я душу заложил.
Но ты лишь посмеешься надо мной —
ты алчна, он же щедр к обоим нам:
вот, подпись под моею закладной
свою поставил. И попался сам.
Ты в рост дала мне только красоту —
он за меня отдал себя в заклад,
но долг отнять собрался по суду
процентщик, что на всем нажиться рад.
Все — друга нет. Как я, теперь он твой.
Я в кабале. Он в яме долговой.

Whoever hath her wish, thou hast thy will, (135)
And «Will’ to boot, and «Will’ in over-plus,
More than enough am I that vex thee still,
To thy sweet will making addition thus.
Wilt thou whose will is large and spacious,
Not once vouchsafe to hide my will in thine?
Shall will in others seem right gracious,
And in my will no fair acceptance shine?
The sea all water, yet receives rain still,
And in abundance addeth to his store,
So thou being rich in will add to thy will
One will of mine to make thy large will more.
Let no unkind, no fair beseechers kill,
Think all but one, and me in that one «Will.»

Желанье — воля дам, но у тебя (135)
свой Вил есть (даже два, а, может, три).
Твои желанья выполнять, любя,
готов он от зари и до зари.
Вольно ж тебе иметь так много воль!
Но отчего моей не внять хоть раз?
Желанной всеми хочешь быть — изволь,
но дай совпасть желаньям лишь у нас.
Сколь полон вод бы океан ни был,
он рад вобрать и дождика струю.
Пусть каждый Вил тебе свой дарит пыл,
вбери любовь обильную мою!
Пусть Вилов вал за мной растет втройне,
ты их желанья воплоти во мне.

If thy soul check thee that I come so near, (136)
Swear to thy blind soul that I was thy «Will’,
And will thy soul knows is admitted there,
Thus far for love, my love-suit sweet fulfil.
«Will’, will fulfil the treasure of thy love,
Ay, fill it full with wills, and my will one,
In things of great receipt with case we prove,
Among a number one is reckoned none.
Then in the number let me pass untold,
Though in thy store’s account I one must be,
For nothing hold me, so it please thee hold,
That nothing me, a something sweet to thee.
Make but my name thy love, and love that still,
And then thou lov’st me for my name is Will.

Своей душе, как сослепу отпрянет, (136)
меня увидев, ты скажи, что я —
твой Вил по доброй воле, и пусть станет
покорной волям двух душа твоя.
Чтоб удовлетворить любовный пыл
и твой, и свой — один за многих воль,
фонд данников твоих наполнит Вил
за всех. Ну, что тебе один? Как ноль
в большом числе: неразличим почти.
Хоть он один достойный в списке воль,
ты в счете хоть за ноль его сочти,
но наибольший и желанный ноль!
И будешь ты тогда любить его —
из списка Вилов только одного.

Thou blind fool Love, what dost thou to mine eyes, (137)
That they behold and see not what they see?
They know what beauty is, see where it lies,
Yet what the best is, take the worst to be.
If eyes corrupt by over-partial looks,
Be anchored in the bay where all men ride,
Why of eyes’ falsehood hast thou forged hooks,
Whereto the judgment of my heart is tied?
Why should my heart think that a several plot,
Which my heart knows the wide world’s common place?
Or mine eyes seeing this, say this is not
To put fair truth upon so foul a face?
In things right true my heart and eyes have erred,
And to this false plague are they now transferred.

Как бельмами, слепая дура — ты, (137)
любовь, глаза закрыть сумела мне?
Уродство отличить от красоты,
когда-то зрячим, им стократ трудней.
Твои глаза, от похоти мужской
сомлев — раз встала ты на тот причал,
где все стоят, — как смели якорь свой
мне в сердце бросить, чтоб слепцом я стал?
Как сердце верит в собственный надел,
в общинные угодья угодив?
И как глаза не видят темных дел,
а ноги выбирают путь, что крив?
Глазам и сердцу страсть затмила свет,
и от чумы любви спасенья нет.

When my love swears that she is made of truth, (138)
I do believe her, though I know she lies,
That she might think me some untutored youth,
Unlearned in the world’s false subtleties.
Thus vainly thinking that she thinks me young,
Although she knows my days are past the best,
Simply I credit her false-speaking tongue,
On both sides thus is simple truth suppressed:
But wherefore says she not she is unjust?
And wherefore say not I that I am old?
O love’s best habit is in seeming trust,
And age in love, loves not to have years told.
Therefore I lie with her, and she with me,
And in our faults by lies we flattered be.