Александр Милитарёв - Охота за древом

Куда ты делась, муза, что остыл (100)
мой стих? Уже в нем прежней мощи нет.
Или ты тратишь вдохновенья пыл
на менее возвышенный предмет?
Вернись, ленивая, и искупи бездарно
потраченное время! В ухо пой —
в то, что тебе внимает благодарно
и придало перу и смысл, и строй.
Вглядись, беглянка, в милый лик! Восстань!
И если вдруг увидишь увяданья
следы на нем, сатирой гневной стань,
клеймящей злого Времени деянья.
Мою любовь проворнее воспой,
чем Время косит жизнь кривой косой.

My love is strengthened though more weak in seeming, (102)
I love not less, though less the show appear,
That love is merchandized, whose rich esteeming,
The owner’s tongue doth publish every where.
Our love was new, and then but in the spring,
When I was wont to greet it with my lays,
As Philomel in summer’s front doth sing,
And stops her pipe in growth of riper days:
Not that the summer is less pleasant now
Than when her mournful hymns did hush the night,
But that wild music burthens every bough,
And sweets grown common lose their dear delight.
Therefore like her, I sometime hold my tongue:
Because I would not dull you with my song.

Не стала, нет, моя любовь слабей, (102)
а стала тише — но сильнее даже:
когда на всех углах кричишь о ней,
то словно выставляешь на продажу.
Тогда весна любви у нас была
и песнь лилась, как Филомелы трели,
но в пору лета знойного вошла
страсть, заглушив элегию свирели.
Тогда лишь грустный соловьиный свист
ночь оживлял, когда же в птичьих хорах
бушует сад, ликует каждый лист,
восторг всеобщ — и нам не так уж дорог.
В разгар жары мой голос должен сесть,
чтоб пением тебе не надоесть.

Not mine own fears, nor the prophetic soul, (107)
Of the wide world, dreaming on things to come,
Can yet the lease of my true love control,
Supposed as forfeit to a confined doom.
The mortal moon hath her eclipse endured,
And the sad augurs mock their own presage,
Incertainties now crown themselves assured,
And peace proclaims olives of endless age.
Now with the drops of this most balmy time,
My love looks fresh, and death to me subscribes,
Since spite of him I’ll live in this poor rhyme,
While he insults o’er dull and speechless tribes.
And thou in this shalt find thy monument,
When tyrants’ crests and tombs of brass are spent.

Ни мой страх смерти, ни один пророк, (107)
что судьбы мира предрекает смело,
хоть жизнь в заем дается нам на срок,
не вычислит моей любви предела.
Затменье наша смертная луна
пережила, авгуров посрамив,
спокойные настали времена,
и прочен мир под кущами олив.
За смутными грядут благие годы,
в них, смерть поправ, любовь обновлена.
Забвенью будут преданы народы,
которым незнакомы письмена.
Тираны все сгниют в гробах своих —
тебя хранит навек мой тихий стих.

Let me not to the marriage of true minds (116)
Admit impediments, love is not love
Which alters when it alteration finds,
Or bends with the remover to remove.
O no, it is an ever-fixed mark
That looks on tempests and is never shaken;
It is the star to every wand’ring bark,
Whose worth’s unknown, although his height be taken.
Love’s not Time’s fool, though rosy lips and cheeks
Within his bending sickle’s compass come,
Love alters not with his brief hours and weeks,
But bears it out even to the edge of doom:
If this be error and upon me proved,
I never writ, nor no man ever loved.

Поверить, что прогнется под судьбой (116)
союз двух верных душ, не дай мне бог:
любви начертан путь, неведом сбой,
ничто разлука и не значим срок.
Любовь — та неизменная звезда,
чей путь расчислен, хоть и смысл не явен.
Что ей до бурь земных? По ней суда
находят курс в спасительную гавань.
Любовь не служит Времени шутом,
хоть на лице и оставляет шрамы
его коса. Дни, годы нипочем
любви — она юна до смерти самой.
Без этого любви в природе нет,
и мной не создан ни один сонет.

«Tis better to be vile than vile esteemed, (121)
When not to be, receives reproach of being,
And the just pleasure lost, which is so deemed,
Not by our feeling, but by others’ seeing.
For why should others’ false adulterate eyes
Give salutation to my sportive blood?
Or on my frailties why are frailer spies,
Which in their wills count bad what I think good?
No, I am that I am, and they that level
At my abuses, reckon up their own,
I may be straight though they themselves be bevel;
By their rank thoughts, my deeds must not be shown
Unless this general evil they maintain,
All men are bad and in their badness reign.

Куда приятнее порочным быть, (121)
чем им не быть, а только лишь считаться:
хоть удовольствие бы получить
(что жаждут все, но не спешат признаться).
Что ж кровь моя живая не дает
покоя людям, что меня грешней?
За мной шпионить рад блудливый сброд,
свою мораль навязывая мне.
Пусть по себе не судят, лицемеры!
Чей путь прямой, а чей кривой — бог весть.
Судить, своей испорченности в меру
их право. Я — такой, какой я есть.
Их кредо: человек погряз во зле,
и лишь пороки правят на земле.