Александр Милитарёв - Охота за древом

O lest the world should task you to recite, (72)
What merit lived in me that you should love
After my death (dear love) forget me quite,
For you in me can nothing worthy prove.
Unless you would devise some virtuous lie,
To do more for me than mine own desert,
And hang more praise upon deceased I,
Than niggard truth would willingly impart:
O lest your true love may seem false in this,
That you for love speak well of me untrue,
My name be buried where my body is,
And live no more to shame nor me, nor you.
For I am shamed by that which I bring forth,
And so should you, to love things nothing worth.

Чтобы тебя не начал подлый свет (72)
пытать, когда его покину я,
что за достоинства, которых нет,
пригрезились тебе, любовь моя,
в покойном — позабудь меня, мой друг,
и, чтобы обелить меня, не лги,
приписывая мне букет заслуг
и истине потом платя долги.
А чтоб обоих нас не мучил стыд
за недостойное любви вранье,
в одной могиле с телом впредь лежит
пусть имя позабытое мое.
Того, что накропал, стыжусь я сам —
стыдись и ты пристрастья к пустякам.

That time of year thou mayst in me behold, (73)
When yellow leaves, or none, or few do hang
Upon those boughs which shake against the cold,
Bare ruined choirs, where late the sweet birds sang.
In me thou seest the twilight of such day,
As after sunset fadeth in the west,
Which by and by black night doth take away,
Death’s second self that seals up all in rest.
In me thou seest the glowing of such fire,
That on the ashes of his youth doth lie,
As the death-bed, whereon it must expire,
Consumed with that which it was nourished by.
This thou perceiv’st, which makes thy love more strong,
To love that well, which thou must leave ere long.

Во мне ты видишь год в такую пору, (73)
когда не слышно птиц, и листопад,
и веток голых брошенные хоры
без нежных певчих на ветру дрожат.
Во мне ты видишь время дня такое,
когда уж солнцу лить свой свет невмочь
и мир печатью вечного покоя
отметит alter ego смерти — ночь.
Во мне огня ты видишь затуханье,
последний отблеск тлеющих углей
и юностью согретое дыханье
от губ, которым скоро гнить в земле.
Но видишь: тем любовь твоя сильней,
чем ближе время расставанья с ней.

But be contented when that fell arrest, (74)
Without all bail shall carry me away,
My life hath in this line some interest,
Which for memorial still with thee shall stay.
When thou reviewest this, thou dost review,
The very part was consecrate to thee,
The earth can have but earth, which is his due,
My spirit is thine the better part of me,
So then thou hast but lost the dregs of life,
The prey of worms, my body being dead,
The coward conquest of a wretch’s knife,
Too base of thee to be remembered,
The worth of that, is that which it contains,
And that is this, and this with thee remains.

Когда меня возьмут в бессрочный плен (74)
без прав на выкуп за любой залог,
ты не грусти: не властны смерть и тлен
над памятью живою этих строк.
Ты про любовь прочтешь в моих стихах —
про лучшее, что есть в моей судьбе,
а я из праха возвращаюсь в прах,
но дух навек принадлежит тебе.
Что плоть моя? Корм земляных червей,
пожива вора, мусор бытия.
Она не стоит памяти твоей:
что потеряешь ты — уже не я.
Тебе остаться от меня должно
лишь то, что мной в стихах воплощено.

Or I shall live your epitaph to make, (81)
Or you survive when I in earth am rotten,
From hence your memory death cannot take,
Although in me each part will be forgotten.
Your name from hence immortal life shall have,
Though I (once gone) to all the world must die,
The earth can yield me but a common grave,
When you entombed in men’s eyes shall lie,
Your monument shall be my gentle verse,
Which eyes not yet created shall o’er-read,
And tongues to be, your being shall rehearse,
When all the breathers of this world are dead,
You still shall live (such virtue hath my pen)
Where breath most breathes, even in the mouths of men.

Моей ли жизни раньше выйдет срок, (81)
сложу ли эпитафию тебе я —
не вырвет смерть тебя из нежных строк
моих, когда давно в земле истлею.
Для мира я исчезну без следа,
чтобы с землей в простой могиле слиться,
но в памяти людской ты навсегда
незыблемую обретешь гробницу.
Твой памятник останется в стихах,
в веках и в поколении любом,
и люди на грядущих языках
расскажут о тебе, как о живом.
Жизнь вечную творит перо мое
в устах людей, где дышит дух ее.

Where art thou Muse that thou forget’st so long, (100)
To speak of that which gives thee all thy might?
Spend’st thou thy fury on some worthless song,
Darkening thy power to lend base subjects light?
Return forgetful Muse, and straight redeem,
In gentle numbers time so idly spent,
Sing to the ear that doth thy lays esteem,
And gives thy pen both skill and argument.
Rise resty Muse, my love’s sweet face survey,
If time have any wrinkle graven there,
If any, be a satire to decay,
And make time’s spoils despised everywhere.
Give my love fame faster than Time wastes life,
So thou prevent’st his scythe, and crooked knife.