Александр Милитарёв - Охота за древом

Потомства ждем от лучших образцов, (1)
чтоб красота была сохранена.
Пусть розы путь — завять в конце концов,
в бутоне память жить о ней должна.
Но ты, своею красотой пленен,
голодный на пиру, природы чудом
и провозвестником весны рожден —
ты, как свечу, укрыл себя под спудом.
Тот враг себе, кто спорит с естеством,
как роза, не дающая бутона,
но скупость обернется мотовством —
природа мстит преступникам закона.
Верни же в мир, что им тебе дано —
не стань скупцом, с могилой заодно.

When forty winters shall besiege thy brow, (2)
And dig deep trenches in thy beauty’s field,
Thy youth’s proud livery so gazed on now
Will be a tottered weed of small worth held:
Then being asked where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days,
To say within thine own deep-sunken eyes
Were an all-eating shame, and thriftless praise.
How much more praise deserved thy beauty’s use,
If thou couldst answer, «This fair child of mine
Shall sum my count, and make my old excuse’,
Proving his beauty by succession thine.
This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel’st it cold.

Когда твой лоб осадят сорок зим (2)
и рвы избороздят лицо твое,
растает пышный твой наряд как дым
и обратится в жалкое тряпье.
И если спросят, где твоя краса,
сокровище где юности цветущей,
укажешь на запавшие глаза,
что будет похвальбы и срама пуще.
Насколько же достойней, если ты
ответить сможешь, гордость не тая:
мой сын — наследник прежней красоты,
в нем прибыль неразменная моя.
И юностью оправданная вновь,
согреет старость стынущую кровь.

Look in thy glass and tell the face thou viewest, (3)
Now is the time that face should form another,
Whose fresh repair if now thou not renewest,
Thou dost beguile the world, unbless some mother.
For where is she so fair whose uneared womb
Disdains the tillage of thy husbandry?
Or who is he so fond will be the tomb,
Of his self-love to stop posterity?
Thou art thy mother’s glass and she in thee
Calls back the lovely April of her prime,
So thou through windows of thine age shalt see,
Despite of wrinkles this thy golden time.
But if thou live remembered not to be,
Die single and thine image dies with thee.

Глянь в зеркало, чтоб, наконец, увидеть: (3)
пора лица удвоить отраженье —
жизнь обновить, природу не обидеть
и женщине дать право на рожденье.
Кто столь горда, что плугу твоему
дать целину вспахать не согласится?
И кто столь глуп, что нравится ему
быть продолженью своему гробницей?
Ты — зеркало родителей своих.
В дни их весны они такими были.
Ведь дети — окна, чтобы ты сквозь них
себя увидел без морщин и брылей.
Хоть век живи: не принесешь плода —
уйдешь, чтоб быть забытым навсегда.

Unthrifty loveliness why dost thou spend, (4)
Upon thy self thy beauty’s legacy?
Nature’s bequest gives nothing but doth lend,
And being frank she lends to those are free:
Then beauteous niggard why dost thou abuse,
The bounteous largess given thee to give?
Profitless usurer why dost thou use
So great a sum of sums yet canst not live?
For having traffic with thy self alone,
Thou of thy self thy sweet self dost deceive,
Then how when nature calls thee to be gone,
What acceptable audit canst thou leave?
Thy unused beauty must be tombed with thee,
Which used lives th’ executor to be.

Что ж ты транжиришь на себя, как мот, (4)
фамильное наследство красоты?
Природа ведь не в дар — взаймы дает
для щедрых, а не скряг, таких, как ты.
Зачем же, сев на денежный мешок,
ты, милый жмот, голодный держишь пост
и не вернешь врученное в залог?
Ты — ростовщик, что дать скупится в рост!
Когда же жизнь, на эту сделку прав
тебя лишив, на выход пригласит,
что ты, себя до нитки обобрав,
представишь на последний аудит?
А красота сойдет во гроб с тобой —
несбывшийся душеприказчик твой.

Lo! in the orient when the gracious light (7)
Lifts up his burning head, each under eye
Doth homage to his new-appearing sight,
Serving with looks his sacred majesty;
And having climbed the steep-up heavenly hill,
Resembling strong youth in his middle age,
Yet mortal looks adore his beauty still,
Attending on his golden pilgrimage:
But when from highmost pitch, with weary car,
Like feeble age, he reeleth from the day,
The eyes, ’fore duteous, now converted are
From his low tract, and look another way:
So thou, thyself outgoing in thy noon
Unlooked on diest unless thou get a son.

Едва Восток нам явит на заре (7)
светила огнеликую главу,
глянь: взоры все устремлены горе́ —
воздать хвалу его сиятельству.
Когда ж, вершину одолев, в зенит
оно взойдет как муж в расцвете сил,
любого красота его пленит,
чтоб каждый глаз маршрут крутой следил.
Когда ж, таща разбитый свой рыдван,
оно плетется старцем на закат,
кто прежде был восторгом обуян,
разочарованно отводит взгляд.
Угаснешь, сына не родив, и ты —
забытый всеми светоч красоты.