Александр Милитарёв - Охота за древом

Когда часов унылый слышу бой, (12)
гляжу, как мрак ночной съедает свет,
как черный локон тронут сединой
и как фиалки вянет нежный цвет,
как с кроны охрой сыплется листва,
под чьим шатром скрывались в зной стада,
а с дрог свисает летняя трава
седой, колючей бородой — тогда
о красоте я думаю, скорбя,
о той, в конце страды, что время жать.
Прекрасное не бережет себя —
и как от жатвы времени сбежать?
Но смертоносный серп осилит тот,
кто бросит семя прежде, чем уйдет.

A woman’s face with nature’s own hand painted, (20)
Hast thou the master mistress of my passion,
A woman’s gentle heart but not acquainted
With shifting change as is false women’s fashion,
An eye more bright than theirs, less false in rolling:
Gilding the object whereupon it gazeth,
A man in hue all hues in his controlling,
Which steals men’s eyes and women’s souls amazeth.
And for a woman wert thou first created,
Till nature as she wrought thee fell a-doting,
And by addition me of thee defeated,
By adding one thing to my purpose nothing.
But since she pricked thee out for women’s pleasure,
Mine be thy love and thy love’s use their treasure.

Ты, одаренный женской красотой (20)
и сердцем (но без женского пристрастья
к изменам, лжи и болтовне пустой) —
он и она в одном предмете страсти.
Лучистый взор твой (ярче женских, кстати,
хоть дамы строят глазки всем подряд),
атлета стан и благородство стати
мужской и женский восхищают взгляд.
Как будто женщиной тебя создав,
природа взревновала, и с досады
план изменила, у меня отняв
тебя, добавив то, что мне не надо.
Но членом став кружка счастливых дам,
мне дай любовь. Что их — я им отдам.

Like as the waves make towards the pebbled shore, (60)
So do our minutes hasten to their end,
Each changing place with that which goes before,
In sequent toil all forwards do contend.
Nativity once in the main of light,
Crawls to maturity, wherewith being crowned,
Crooked eclipses ’gainst his glory fight,
And Time that gave, doth now his gift confound.
Time doth transfix the flourish set on youth,
And delves the parallels in beauty’s brow,
Feeds on the rarities of nature’s truth,
And nothing stands but for his scythe to mow.
And yet to times in hope, my verse shall stand
Praising thy worth, despite his cruel hand.

Как волны гонит на песок прилив, (60)
так время гонит чередой мгновенья,
чтобы они, свой краткий век прожив,
поддерживали вечное движенье.
Вот так и мы — родившись, видим свет,
а к зрелости сияет нимбом темя.
Потом — затменье. Света нет как нет,
и все дары берет обратно время.
Закон природы писан навсегда:
жизнь только расцвела — и все, завяла.
А лоб морщин прорежет борозда,
чтобы коса свою делянку знала.
Но над моей строкой не властен плен,
и светлый образ твой не тронет тлен.

Tired with all these for restful death I cry, (66)
As to behold desert a beggar born,
And needy nothing trimmed in jollity,
And purest faith unhappily forsworn,
And gilded honour shamefully misplaced,
And maiden virtue rudely strumpeted,
And right perfection wrongfully disgraced,
And strength by limping sway disabled
And art made tongue-tied by authority,
And folly (doctor-like) controlling skill,
And simple truth miscalled simplicity,
And captive good attending captain ill.
Tired with all these, from these would I be gone,
Save that to die, I leave my love alone.

Я смерть зову, жить среди зла устав. (66)
Мне горько знать, что в нищете рожденный
в ней и умрет, что нечестивый прав,
а честный вечно будет вне закона,
что вера поруганью предана,
что честь молва позором окрестила,
что девственность разврату продана,
что немощь нагло властвует над силой,
что власть искусству затыкает рот,
что сдался разум глупости на милость,
что прямодушный дураком слывет,
что злу добро в прислуги подрядилось.
От зла устав, совсем ушел бы я,
но как тебе здесь жить, любовь моя?

No longer mourn for me when I am dead, (71)
Than you shall hear the surly sullen bell
Give warning to the world that I am fled
From this vile world with vilest worms to dwell:
Nay if you read this line, remember not,
The hand that writ it, for I love you so,
That I in your sweet thoughts would be forgot,
If thinking on me then should make you woe.
O if (I say) you look upon this verse,
When I (perhaps) compounded am with clay,
Do not so much as my poor name rehearse;
But let your love even with my life decay.
Lest the wise world should look into your moan,
And mock you with me after I am gone.

Плачь обо мне, но только до того, (71)
как похоронный звон доложит миру,
что я ушел от низости его
делить с червем нижайшую квартиру.
Тебя любя, прошу: совсем забудь
про эту руку, что перо держала,
чтоб дальше скорбь теснить не стала грудь
и память больше душу не терзала.
Когда во прах вернусь я, если вновь
листок увидишь с виршами моими,
со мною пусть умрет твоя любовь,
чтоб бедное мое не помнить имя.
Не осмеял бы многомудрый свет
плач по тому, кого на свете нет.