Ханс Бёрли - Из современной норвежской поэзии

и запах юной росы

ласкал твои чувства,

когда ты ничком лежал в траве

и проклинал землю.

Что это зовет тебя оттуда,

из мрака меж звездами?

Почему оно знает твое имя?

Ты стоишь,

подняв лицо к небу,

и обеими руками держишь свою маленькую жизнь,

как ребенок, что тянется к матери,

не выпуская из рук игрушки.

Большие мелкие беды, немые

будничные земные трагедии: белка

на асфальте, раздавленная улыбка

на окровавленной мордочке...

Кто обращает внимание на такую мелочь,

когда вокруг ревут лошадиные силы? Кто

замечает это? Наши глаза чересчур суровы

и неподкупны, поэтому

мы часто и мчимся

погруженные в свои холодные расчеты

прямо по жизни.

Жизнь -

и любовь ко всему -

это каждый должен почувствовать сам

грубой кожей своих рук, подобно тому

как слепой ощущает

кончиками пальцев

лицо любимой.

Горизонт как заиндевевший чугун. Небеса

вздымают надо мной купол своей тишины,

подобный огромному безъязыкому

колоколу. Звезды

глядят на меня

в космической немоте, деревья

срывают с себя имена, придуманные человеком,

и стоят обнаженные, целомудренно отвернувшись.

Что ты здесь делаешь?

Нужен ли ты, человек?

Я кричу

в это леденящее равнодушие,

стоя в мире замерзших на лету птиц,

и тем малым, что у меня есть, защищаюсь

от безнадежности, ужаса

и ледяной непреклонности мрака:

- Милосердие обретается только

в человеческом сердце!

Промокшая под дождем ворона на изгороди

лучше десяти ангелов царства небесного.

Путь к вечности

проходит через двор твоей усадьбы.

Качающаяся былинка с каплей росы

для зрячего достаточный указатель.

И на изнанке березовых листьев

гусеницы выгравировали карту

Млечного Пути.

Трава, мельница, человеческое сердце -

воспоминание о детстве на звездных берегах

головокружительно пронизывает все, как утренний свет

пронизывает мглу бегущей воды,

падая на песчаное дно.

Если ты нашел золото в мутном потоке,

положил на свою бренную земную ладонь

это сверкающее постоянство, помни,

не ты... Нет,

ты всего лишь счастливец, нашедший

то, что было от века

и никогда не исчезнет.

Об этом поет ветер,

об этом журчит ручей,

и сердца, переставшие биться тысячу лет назад,

бормочут об этом в крови детей

под шумящими кронами

сегодня, завтра,

вечно...

Перевод Ю.Вронского

Заржавленный плуг в крапиве

под въездом на сенник и позеленевший

медный колокольчик на крючке в конюшне

с языком, запечатанным паутиной.

Пустынно и тихо.

Мертвенно-бледная тень запустенья

на полях, где осот и дудник

ржавеют под осенним дождем.

Единственное, что нынче растет на усадьбе, -

это несколько стеблей овса

под кормушкой для птиц у окна дома,

где двое забытых стариков

еще цепляются за жизнь,

угасая, как угасает на ветру

струйка синего дыма из трубки.

Мертво и пусто.

Единственная надежда -

отсутствие всякой надежды.

Неуязвимое равнодушие,

взирающее на светлый холодный дождь,

поливающий склоны.

Вечереет, на закатных небесных просторах

горит звезда,

бледная, словно болотный цветок.

Еще несколько мгновений вечности

люди на Земле

будут называть ее Арктуром.

Ты одеваешься по погоде, но как дорого

обходится тебе эта зимняя одежда:

робкая ласка

самой нежной из ближних

испуганно коснулась тебя,

а ты и не понял, что тебе была оказана милость.

Легкая, словно пушинка, несомая ветром,

тихая нежность погладила твою щеку,

но ты в своей серой сермяге трусил дальше,

думая, что и это

лишь снежная крупа.

Дождись часа закрытия. Дождись,

когда погаснут огни

в шумных трактирах

и швейцар с поклоном проводит последнего

именитого гостя.

Тогда

будни расстегнут крючки

на засаленном фартуке

и тихонько уйдут через черный ход.

Они пойдут по притихшим дорогам

под звездной метелью,

чтобы застать тебя дома.

И вдруг

засверкает свет, вдруг

ты увидишь

все, чего прежде не видел...

Серость отступит перед блеском