Ханс Бёрли - Из современной норвежской поэзии

Перевод А.Эппеля

В опустелые ветреные вечера

петух невнятно кукарекал в потемках

и лес дышал темнотой.

Мать на тропинке во дворе,

маленькая,

согнувшаяся навстречу северному ветру;

а снежинки в свете фонаря

мелькают, как моль.

Синими, озябшими руками

защищала она дрожащее пламя,

и я всякий раз удивлялся,

что ей удавалось спасти

огонь

от снега и ветра.

Избави меня от старости, господи!

Я не хочу перед зеркалом

искать мечту моей юности

в руинах своего лица.

Хочу, чтобы

мечта умерла в полете,

как дикая птица в когтях у сокола

в высоком морозном воздухе.

Перевод А.Эппеля

Сидим в саду под сиренью.

Пьем кофе. Глядим в газеты.

Греция. Вьетнам. Едим песочные пирожные,

а земной шар неспешно движет нас

под вечерними молчаливыми созвездиями.

До чего мы смахиваем на людей! Но это

чисто внешнее сходство. Внутри же

мы пропитаны смертью. Пустота

грохочет в нас, как крик

в бетонированной шахте.

«Выключи радио. Опять про войну и про голод!»

«Выпей кефиру, тебе полезно.»

«Ты не против, если я попозже уйду в кружок шитья?»

Мы едим песочные пирожные -

прочее нас не касается.

А вдруг знаменитую эту бомбу

сбросят сейчас? Что ж,

ничего вроде бы не изменится -

мы давно уже не живые.

Лес под небом, вереницы покрытых лесом холмов,

выщербленные топором,

похожи на редкозубую челюсть.

Не узнаю

лес моего детства.

В лицах людей,

в птичьем крике и ветре -

что-то потеряно: одиночество

стало одиноким...

Обезлюдевшие усадьбы, постройки,

беспомощно уставившиеся в тебя

черными оконницами. Крапива проросла

сквозь щели деревянного крылечка,

жерди полусгнившей изгороди

продираются сквозь дикую траву по лесной кромке,

точно олень, раненный в позвоночник.

Вдали перезвон колокольцев и детский смех; эхо

ржавеет в тиши на лесном косогоре,

и не надо больше заботиться,

чтобы клали камень на крышку колодца.

Бреду тропинкой по полям;

недавно посаженные ели глядят

с трогательных маленьких пашен;

меж каменных россыпей вижу:

тихое слово «дом»,

взъерошенное, покинутое, лежит среди полевицы,

словно крыло убитой птицы.

Слышишь: голодно воет

стальной волк - мотопила -

по склонам с редкими кубометрами?

И над старыми болотами, где токуют тетерева,

над полигоном ВВС посреди большого леса

кружит четверка искрящихся истребителей

нескончаемой оглушительной каруселью?

Вот и в это голубое царство -

пустынную родину лосей -

вторглись миллионы шумов.

Но что толку печалиться?

Влажная от росы ниточка паутины

не остановит бульдозера.

Что пользы от неспешной

пешей мечты

в эти неукротимые времена нетерпения,

изготовившегося для бега к звездам?

История больше не бродит пешком

по вереску, устилающему землю,

она грохочет в стальной «аджене»

сквозь межзвездные тьмы

слишком высоко ддя моего земного сердца,

тикающего на старый манер

вечерами меж замерзших елей на Буберге.

Хочу отшлифовать кончики пальцев

о грубую действительность, хочу

ощущать то, к чему прикасаюсь.

Ибо верю в нужные

земные вещи,

неприметные, незамечаемые,

бывающие с нами ежедневно,

проходящие через наши руки...

Святые простые вещи

из земли, праха и безмолвия,

преданные у креста,

преданные в ледяных

храмах философии, преданные

на Геликоне и Парнасе

под холодными звездами искусства.

Снова хочу причаститься

этим верным вещам,

так причаститься,

чтобы слова в стихах

переняли их форму,

как пальцы лесоруба

не забывают форму топорища,

даже листая псалтырь.

Перевод Ю.Вронского

Не думайте,

что я вырос в бедности!

Надо мной всегда было

распахнуто небо.

Я прожил свой век

в соседстве с Плеядами

и в близкой дружбе с ветром. Мне ведомы

и глухие муравьиные тропы

меж сломанными стеблями,

и светящаяся дорога тоски,

где на звездной пыли

отпечаталась божья стопа.

Я человек.

Я постиг величие того,