Георгий Янс: Великолепная десятка. Выпуск 2: Сборник современной прозы и поэзии

у аясумы в душе́ серебряный камешек.

кто сегодня придёт поиграться с ним?

у кого на свитере ни единого катышка,

к камешку прикоснись.

какой приятный холодок, и аясума светится,

но это вовсе не свет, а такое проклятие,

оно ощутимее от вечера к вечеру.

аясума снимает платье.

камешек меркнет, аясума простужена,

к твоей голове приставлены довольно грубо

два её неумолимых оружия:

тайнозоркость и близогубость.

и ты всё говоришь: "аясума, не трожь. аясума, держись.

аясума, что ты страдаешь как потерпевшая?",

затачиваешь свои внутренние ножи

о камешек помутневший.

только нечего вспарывать. в сердце блестит потолок,

сквозь него видно, что

никому не сбежать, никого не зарежут.

аясума, склонясь, поправляет ослабший чулок,

занимается с тобой надеждой.

знаешь, оливия, гладкие переходы

из пеленальных комнат в глухие воды,

где пузырится свет, облекая в пену

наше бессмертие. лопнувшие ступени,

тканевый воздух, вышитый небосводом,

скоро, оливия, только умри – и вот он,

вспоротый сизарями цветёт и дремлет.

ты ли из глаз моих вынимала землю,

ты ли мне чёрным лебедем в спину билась,

твой ли рубиновый голос горчил рябиной?

выклюй, оливия, из мирозданья осень.

некого тут прощать: на прощёных возят

айсберги городов и вулканы храмов.

тот, кто спасён тобой, тот смертельно ранен.

воин из памяти, бог из живого металла,

я бы остался с тобой, но меня не осталось.

выплываешь на отмель и ждёшь рыбака,

дурака, двойника, хоть какого-то света.

море, так себе море, в четыре глотка,

фиолетовое.

небо, вот оно небо, что есть оно, что

никогда не бывало, как жизни и смерти.

на прибрежной лужайке жара, бадминтон,

бадминтонные дети.

так неслышно кричат, но кричат и о чём:

о себе, о жаре, о последней надежде;

превращаются в рой улетающих пчёл,

и ничто их не держит,

и никто им не нужен. лишь боль да пыльца,

что за болью бывает, горят безотчётно.

и уже невозможно, нельзя отрицать

сгустки жёлтого в чёрном.

и уже очевидно, что отмель твоя —

это тень божьей длани на тельце пчелином.

ты послушай, как ясно они говорят,

словно трогают глину,

ты пощупай их говор, белёный, сухой;

под язык положи, облизни, успокойся.

наугад – это нежность, на вкус – это соль,

на поверку – колосья

тишины, высоты, нелюбви, бытия,

что невинно мерцает на кончике жала.

до конечного улья не все долетят,

превратившись в пожары,

в цветы и пожары.

Ты видишь? Девочка. Слеплена из ребра,

но как-то наскоро, Боже. Сойдёт и так?