Георгий Янс: Великолепная десятка. Выпуск 2: Сборник современной прозы и поэзии

По грунту цинковых белил

Он пишет сепией и сажей

И горсткой грустных персонажей

Ландшафт дворцовый населил.

Офорта монохромный лист.

Цвет лишь местами – блики, пятна.

Ноябрь – классический стилист:

Рисует скучно, но опрятно.

Плеснёт водой по площадям,

Прибавит кобальта на лица….

Пусть осень, красок не щадя,

Дождём на лица будет литься,

Пусть разольётся серый тон —

По стёклам, кровлям, тротуарам,

И вновь сойдутся все на том,

Что год опять промчался даром,

Что ждать чудес от ноября

Смешно (как, впрочем, и от мая),

Что день за днём уходят зря,

Надежды глупые ломая.

Забросив краски и тоски

Набрав с палитр на кончик кисти,

Он тем смелей кладёт мазки,

Чем день серей и неказистей.

Расплылся контур островов

В холодной уистлеровской гамме,

Лишь отраженья невских львов

Дрожат на мутной амальгаме,

И дня лишь не хватает, чтоб,

Расставив флюгера буйками,

Нырнули в зиму, как в потоп,

Дворы со вздетыми руками.

Здесь февраль – как октябрь на Васильевском. Ветер с залива —

Как шприцом нагнетает остылую лимфу в каналы

Варикозной Венеции. Гид тарахтит торопливо,

Но внимают ему лишь немногие оригиналы.

Город пуст. Одинокие группки японцев и русских

Семенят по Риальто – без летней губительной давки,

У Сан-Марко позируют и в разветвлениях узких

Разбредаются порознь, ища сувенирные лавки.

Зря сюда я приехал. Иль этого серого неба

Не хватало мне дома? Иль ваших дурацких бьеннале

Я не видел? Зачем в этом тусклом подобьи Эреба

Соль меня пропитала, как ветхие сваи в Канале?

Соль меня пропитала, как киль развалюхи моторной,

Что доставит меня на пологий приземистый остров:

Если взглядом его отыскать с Кампанилы соборной, —

Он едва различим, как над эллинской строчкой апостроф.

Там я встречу Его. Он при жизни не мог и помыслить

Обо мне, для кого стал он частью раздумий привычных.

Чтоб не сбиться с пути, мне маршрут надо строго расчислить —

В лабиринте надгробий, меж надписей иноязычных.

Вот цветник. Постою – и назад: по густым, как олифа,

Черным водам Летейским. Назад – с неизбывною грустью —

К островам обитаемым – в сердце чужого залива,

Столь подобного ныне предзимнему Невскому устью.

Вдоль поля – бесконечными стогами,

Цепляя сапогами за стерню,

Я брёл, попутно кроя матюгами

Себя, весь мир и прочую фигню.

Лицо секло холодной, острой дрянью,

Дул ветер, как поддатый тромбонист,

А купа ив, склонив главу баранью,

Трясла, как бубном, ворохом монист.

Клубилась даль багрово-дымной мутью,

А выше – рос, сверкая и грозя,

Кошмар, подобный раковому вздутью:

Столь страшный, что и выразить нельзя.

Там Некто злой, плеснув по небу щёлок,

Вспенѝл, как накипь, туч свечной нагар

И вдруг, прорвав льняной набрякший полог,

Мир смыл к чертям милльоном Ниагар.

До дачи было с полчаса иль боле.

В намокшей сумке звякало стекло.

Град тарахтел, как шарики в пинболе,

И с мокрых косм за шиворот текло.

Свой микрокосм раз в пятый с четверенек

Подъяв – в грязи по локти и – вообще,

Я брёл – грозой распятый шизофреник —

Сквозь гром и бурю, матерясь вотще.

Но сумку нёс я бережно, как раку:

Ковчег скудельный и священный дар —

И, скатываясь в глине по оврагу,

Вздымал, как стяг, – чтоб отвести удар.

В ней Цель и Смысл звенели – искупленьем

Житейских бурь и предвещали час,

Когда огонь взовьётся по поленьям,

И ты меня обложишь, горячась:

Мол, идиот я! Мол, в такую пору

Мог взять такси, а не переть сквозь лес!

Я ж – соглашусь смиренно и без спору,

Чтоб поддержать семейный политес.

И мы с тобой, о, Муза (в смысле – Муся),