Ханс Бёрли - Из современной норвежской поэзии

так по седой, заиндевелой земле разносятся листья,

когда, тяжело взмахивая крыльями,

в лесу взлетает глухарь.

В последний раз ты погладила меня по щеке

там, в больнице.

Твоя рука,

которая раньше была грубой и жесткой

от работы в хлеву, в огороде и в поле

на нашей каменистой земле,

стала теперь

прозрачной и хрупкой.

Твоя робкая ласка была схожа

с упавшей на снег тенью птицы.

Я до сих пор ощущаю ее,

спустя много лет.

Бесследное всегда оставляет

самый глубокий след.

Когда я гляжу из окна кухни

нашего красного домишка в Беррюде,

я вижу на западе зубчатый горизонт,

очерчивающий границу

мира, доступного моим глазам.

Но в мыслях я совершаю далекое странствие

по небесной синеве

на запад от Хестекнаттена.

Иду высокими тропами перелетных птиц,

путями обожженных солнцем пилигримов тоски,

по заросшим пушицей болотам вечности.

А вечером возвращаюсь домой

и сажусь вместе со всеми за обеденный стол

и отвечаю рассеянно,

невпопад.

И теряю собранные звезды

среди картофельной шелухи и рыбьих костей,

разбросанных на столе.

Осенние ночи в лесу -

видишь, не глядя, и осязаешь,

не прикасаясь. Вот почему

я и не боюсь смерти. Я

уже знаком с нею.

Часто мне кажется, будто

в бреду я переступал

звенящую границу

между жизнью и вечностью - я знаю

этот дремотный нежный шорох, эту

журчащую тишину

со звездами на дне.

Да, я при жизни посетил

землю, где осязаешь, не прикасаясь.

И вернулся, зная все

о растущей тьме,

похожей на землю под корнями деревьев,

и о свете

над вздымающейся кроной мысли -

о проблеске великого дня,

который идет мне навстречу.

Старость - это гнилость в теле.

В нем поселяются темные мысли

и медленно точат его.

Так ворона устраивает гнездо

на гнилой осине в лесу.

Я внушаю самому себе:

все эти слова -

лишь типографская краска

на белой бумаге.

Но ведь если это мои стихи,

люди должны услышать мой голос,

пробившийся через стену расстояния.

Услышать, как я откашливаюсь,

заикаюсь,

шепелявлю

и с трудом раздвигаю слова,

чтобы между ними был слышен шепот ангела тишины.

Как холодный сапожник узловатыми пальцами

ищет в своем ящике

среди ржавых игл, дратвы и сапожных гвоздей

нужный ему предмет,

так и я пытаюсь нашарить

среди всякой всячины в самом себе

ключ от царства небесного.

Нас окружает вечность. И все-таки

пустая рука человека

не успевает ничего ухватить.

Всего лишь секунда -

удар часов,

удар сердца -

и это уже

ТОГДА.

Кто остановит

перелетных птиц? Кто

остановит Солнце

над долиной Иосафата?

Перевод Т.Бек

Тебе, не пожелавшей ни вильнуть,

ни выгадать малейшего процента,

чтобы блаженствуя закончить путь.

Тебе - растратчице... Но ни куска

ты жалким попрошайкам не давала,

не понимая отдающих мало!

Тебе, насытившей младые страсти,

не загасившей в страхе свой огонь,

считавшей, что горенье - это счастье.

И смертный час с душою обнялся:

себя ты не гноила постепенно -

погибла вся!

Перевод Т.Бек

Итак, убит. Оплакивать не будем.

Он относился к недостойным людям.

Почил на песнях - скатертью дорога.

А в чем виновен? В том, что думал много.

Был полностью оправдан этот выстрел, -

зачем поэт чистосердечно мыслил?

Ведь мы в среде общественной лелеем

пристрастие к ханжам и фарисеям.

В бездушном человеческом спектакле

финал мы сами создали. Не так ли?

А для писак в церковном облаченье

конечно, пуля - лучшее леченье.

Ты думать думай, но молчи про это.

Мы вовремя поспели. Песня спета.

Когда нам не сдаются партизаны -

стреляем в лоб... Ликуйте, павианы!

По карте мира у меня в гостиной