1989
Лермонтовские дни в Тарханах. 1986
Владимир Соколов
Переделкино. 1980-е
Владимир Соколов, Марианна и Нина Петровна Роговские
Переделкино. 1988
Новый год в Лаврушенском переулке. 1989
«Прекрасно стать забытой книгой…»
Прекрасно стать забытой книгой
И промерцать, когда найдут,
Давно прошедшего веригой,
Цепочками его минут.
И ржавое великолепье,
Свидетельство былых оков,
Окажется златою цепью
И украшением веков.
1990
«Сегодня день под Рождество…»
Сегодня день под Рождество.
Чтоб тишь не возмутить,
Не надо делать ничего,
Не надо в сад входить.
Не скрипни дверцей, рукавом
Снежинки не задень.
Сегодня день под Рождество,
Слепящий Божий день.
И если ангела в тени
Увидишь невзначай,
Своим восторгом не спугни,
Светись, не замечай.
Сегодня день под Рождество,
Настолько Божий день,
Что не боятся никого
Ни лань и ни олень.
Сегодня ветви так висят,
Что просто нет беды,
И всюду — Гефсиманский сад,
Где только есть сады.
Сегодня день под Рождество.
И, страшное на вид,
Сегодня все мертвым-мертво,
Что бытию грозит.
И если Бог шепнет звезде
Неслышно о тебе,
То, значит, в божеском труде
Сиять твоей звезде.
Сегодня день под Рождество,
Тишайший Божий день.
Не тронь пылинки рукавом,
Снежинки не задень.
И Белоснежного в тени
С поникшей головой —
Лишь краем ока сохрани,
То охранитель твой.
Он отдыхает невдали
И шепчет между тем:
О, не спеши, дитя Земли,
В обещанный Эдем…
1990
Спит имя твое
В лесу и в траве.
Спит имя твое
В речной синеве.
Спит имя твое
В ночном камыше.
Спит имя твое
В незримой душе.
Во все бытие —
Ночные глаза!
Спит имя твое,
Как в туче гроза.
И страшно сказать,
И страшно позвать.
Спит имя твое.
Ему — исполать!
1990
«Ты вошла со светящимися глазами…»
Ты вошла со светящимися глазами
(Разве можно так долго глядеть на луну?)
И сказала: мне кажется, я не усну.
И уснула. А я не уснул под часами,
Где владычествовал неземной циферблат,
Отмечая, наверное, лунное время.
Я не спал, между теми планетами рея,
Где совсем, никогда в это время не спят.
Оттого, что в зрачки мои звезды вместились,
Я их тихо закрыл и обрел тишину…
У тебя же глаза и наутро светились.
Разве можно так долго смотреть на луну!
1990
«Мой Лихославль сгорел дотла…»
Мой Лихославль сгорел дотла.
Ушла во прах дорога к дому.
Нет даже черного дупла,
А в нем письма к себе, седому.
Но только зренье напряги,
Сад закачается гневливо,
Засеребрится — вопреки,
Наперекор и прихотливо.
Как сам захочет, через край
Листву выбрасывая, тополь
Вскипит — беги и подбирай
Его серебряную опаль.
Мой Лихославль сгорел дотла.
А я устал бродить по свету.
Глядит икона из угла,
Которого давно уж нету.
Повисла в воздухе, глядит,
Мерцая золотым окладом…
И я не знаю, кто стоит.
Невидимый, со мною рядом.
1990
«Там вечера фиалкового цвета…»
Там вечера фиалкового цвета,
Там все не выговаривают «эр».
А если выговаривают, это —
Как рок, как рокот; в песне, например.
Теперь вы с вашим выговором странным
На берегах, где эти «эр» и «эль»
Звучат, как встарь, звучаньем первозданным,
Как Летний сад, как русская метель.
С ветвей над белой статуей во мраке
Роняет иней ворон вечных лет.
Он неспроста в почти блестящем фраке
И что-то вам скандирует вослед.
Он глаз косит, задумавшись: с отрадой
Или с досадой слушают его?..
Я прохожу в то время за оградой
И этого не вижу ничего.
Читать дальше