Владимир Соколов - Это вечное стихотворенье...

О, я еще не изучил
Его манеры и повадки.
Он не такой, он старой складки.
Его никто не приручил.

О том, что где-то вас не ждут,
Он вам нашепчет без запинки.
И будет рисовать картинки,
Какие в голову взбредут…
И складывать свои снежинки.

Внезапно вздумает помочь
Тому, кто от безделья тужит,
Кому от темноты невмочь…
Вдруг выпадет.
И обнаружит
Все, что хотела спрятать ночь.

Шутка.
Шубка.
Взгляд мерцающий.
Монастырские ворота.
Синий,
Желтый,
Белый,
Тающий
Снег осеннего прилета.

И ряды стволов томительных,
Веток,
выглядящих голо, —
Словно сонмы существительных
В ожидании глагола.

Не в музейном пыльном кивере,
Не в странице шелестящей,
Я его увидел в кипени,
Сломя голову летящей.
Я в бессмертно наплывающем,
Романтическом тумане
Ощутил его товарищем
И Сомненью, и Тамаре.
Тень героя…
От лица ее
Повторяю — вслед за тенью —
Щит и шпагу отрицания
Он держал как утвержденье.
И когда они сумели бы
Свергнуть кодекс вахтпарада,
Птицы райские запели бы
На ветвях родного ада.

Сразу вместе мглой и яркостью
Даль давила.
Я на воды
Уходил, томясь двоякостью
Переменчивой погоды.
Днем дожди по крышам топали.
Ночью стужа шла, стеная.
Утром к каждой ветке тополя
Жалась ветка ледяная.
И, любуясь белой тихостью,
Можно было без зазренья
Счесть ночной минутной прихотью
Настоящие деревья.
И не столь уж удивительным
Было б — шуткой, понарошку —
Льдяный тополь счесть действительным,
Став на скользкую дорожку.
И, учтя все эти данности,
Заскользил я стежкой детства.
И пришел ко мне из давности
Мой герой, поэт и деспот.

…Ранним утром, поздним вечером,
В полдень, в полночь, днем и ночью
Сталью взгляд его отсвечивал,
Мною видимый воочью.
Что там бурка!
Бурки не было.
Так входил он в куртке жесткой,
Словно сам меня затребовал
К этой скуке пятигорской.
Словно должен отчитаться я
Перед ним, как юный юнкер,
Словно ждет меня нотация, —
И тянулся я по струнке.
Над учтивостью поспешливой
Хохотал он, крут и пылок,
Некрасивый и насмешливый,
Сбив фуражку на затылок.

Но как только рот я скашивал,
Улыбнуться тоже силясь,
Он, откидываясь, спрашивал:
«Вы-то что развеселились?»
И действительно — я чувствовал,
Мне, по правде, не до смеха.
Он костяшками похрустывал,
Словно б все ему потеха.
Предо мной в тумане стынущем
Машука двоился конус…
Но потом, потом все иначе —
И слова, и смех, и голос.

И торжественно обрадован —
Все, чем рад, с чего печален,
Я как на духу выкладывал,
Хоть не знал исповедален.
И застенчивость несносная
Истончалась, льдинка точно.
И смывалось все наносное,
Оставалась только почва.
О, как трепетно я впитывал
Жест и мановенье ока!
Как он пристально выпытывал,
Как ответствовал жестоко!

О, когда б от взгляда этого
У меня в глазах осталась
Искорка металла светлого,
Бьющая и сквозь усталость!

О, когда б во всей сохранности
Я унес сквозь смену буден
Эту смелость, в высшей крайности
Лучшим свойственную людям!

Я не хвастаюсь по младости,
Я ко лжи не прибегаю.
Но как много тайной радости
Я с тех пор приберегаю!
Говорили мы…
И в ропоте
Не качали головами.
А подробности…
Попробуйте
Побеседуйте-ка сами.

Пятигорск.
Погода вешняя
Наконец установилась.
На цветы сырые здешние
Я глядел.
Земля дымилась.
Шли с источника нарзанного,
Пел фотограф у Провала.
Лед растаял.
Сада льдяного
Словно бы и не бывало.

Лучшие годы я прожил
В двух удивительных странах,
Далее в двух городах,
Далее в двух районах,
Далее
в двух домах.

И начало мне казаться,
Что меж двумя столами
И меж двумя стульями
Я с четырьмя руками
И о двух головах.

Как мне домой захотелось.
Как мне домой захотелось!
Так мне домой захотелось…
Но я забыл, где мой дом.

А ведь я не был двурушным,
Не был и двоедушным.
Просто служил я любимым,
А о себе забывал.

И полюбил я гостиницы,
Где лишь мои шаги.
…Вот, брат, какие гостинцы,
Какие, брат, пироги…

Вот соберусь и уеду,
В свой Лихославль уеду,
В русскую деревеньку,
Где мои прадеды спят.