Владимир Соколов - Это вечное стихотворенье...

Я к дороге так привык,
Что не знаю, где мой дом.
Туполицый грузовик
Пробирается с трудом.

Бьет метелица в упор.
Воздух холоден и сыр.
Слева — в ватнике шофер,
Справа — левый пассажир.

Это я на этот раз.
Неприкаянно курю.
Не свожу с дороги глаз.
Ни о чем не говорю.

Двигай, милый грузовик,
Как и прежде, напрямик.

Начинается зима.
Проявляются дома.

Говорят, что этот дом
Намечается на слом.

Но и новая стена
Будет тоже снесена.

Пусть от дома твоего
Не осталось и следа.

Что бездомность? Ничего.
Бездорожье — это да.

Мне не может никто
И не должен помочь,
Это ты понимаешь сама.
Это ранняя рань,
Это поздняя ночь,
Потому что — декабрь и зима.

Это скрип
Одиноких шагов в темноте.
Это снег потянулся на свет.
Это мысль о тебе
На случайном листе
Оставляет нечаянный след.

А была у тебя
Очень белая прядь,
Потому что был холод не скуп.
Но она, потеплев,
Стала прежней опять
От моих прикоснувшихся губ.

Ты шагнула
В квадратную бездну ворот.
Все слова унеслись за тобой.
И не смог обратиться
Я в тающий лед,
В серый сумрак и снег голубой.

Я забыл, что слова,
Те, что могут помочь, —
Наивысшая грань немоты.
Это ранняя рань,
Это поздняя ночь,
Это улицы,
Это не ты.

Это гром,
Но и тишь,
Это свет,
Но и мгла.
Это мука
Стиха моего.
Я хочу,
Чтобы ты в это время спала
И не знала о том ничего.

Я болен.
Я в белой рубахе.
На белой лежу простыне.
Под белым теплом.
Чьи-то ахи
И охи чуть слышатся мне.

То сходятся, то, расступаясь,
Расходятся.
Что-то звенит.
Игла, так любовно касаясь,
Меня от чего-то хранит.

Я выздоровел.
Я снаружи
В те самые окна гляжу.
Прекрасные грязные лужи
Старательно не обхожу.

Как выпущенный на свободу,
Я делаю все, что нельзя:
По льду, уходящему в воду,
Как малые дети, скользя.

Я выздоровел от простуды.
Я выздоровел от любви.
Вступают со мной в пересуды
Лишь голуби да воробьи.

Уволенная статуя,
Омытая дождями,
Давай помянем старое
С закрытыми глазами.

С пристанционной улицы
Проникнув на задворки,
Давай помянем давние
Ручьев скороговорки.

Давай помянем мальчика,
Наивного на диво,
И голубую девочку,
Что все не приходила.

А он, храня молчание
В твоей тени забытой,
У зала ожидания
Стоял, дождем умытый.

Давай помянем мальчика
И девочку припомним
Там, где цвела мать-мачеха
Почти по всей платформе.

За что «спасибо», статуя,
И за какое детство?
Давай помянем старое,
Ведь никуда не деться.

От человечьей одури
Уйдя в свое начало,
Поразмышляй на отдыхе,
Кого ты замещала.

Где тридцать лет, не менее,
Ты тень бросала длинно —
Как вздохи облегчения
Береза и рябина.

…Там паровоз на роздыхе
Вблизи густых сиреней.
И тучка галок в воздухе,
Как туча подозрений.

Оскалить ярмарочно ливенку?
Или тряхнуть словесным цирком?
А может быть, пополнить лирику
Еще одним больничным циклом?

Или отъехать в край,
прославленный
Тем, что там редко кто бывает,
Где вмятины зовутся вдавлины,
А тишина преуспевает?

Где зимний лес, красуясь вышивкой
Темно-зеленою и белой,
Напоминая свитер лыжника,
В глаза летит, оледенелый.

И там, махнув сосне, как парусу, —
Не говорком и не мычаньем, —
Перед стихом заполнить паузу
Уже значительным молчаньем.

Тепло в моем доме, свободно и чисто.
И сахар, и чай у меня, и вино.
Но что-то никто в мою дверь не стучится,
Лишь падает небо в большое окно.

Большой или малый, Христос иль Иуда,
Входите. Вам, снег отряхая с плечей,
Я с ходу в прихожей поддакивать буду,
Смеяться и плакать от умных речей.