Владимир Соколов - Это вечное стихотворенье...

В мое отсутствие деревья
Так обеднели, исхудали.
Они так много потеряли
В мое отсутствие.

Мне не вернуть им этих листьев,
Как не вернуть былого дома.
И впредь да будет незаметным
Мое отсутствие.

«Как страшно с тобой расставаться…»
Какие простые слова.
Зачем журавлю оставаться,
Когда улетает листва?

И, руки подняв от испуга,
Что неба опять не боюсь,
Кричу я: «Подруга, подруга» —
На всю поднебесную Русь.

Прощай.
Я в любви не прощаю.
Прощай, поминай обо мне.
Я помнить тебя обещаю,
Как в юности, как на войне.

Открытая внешняя рама
В большом полукруглом окне,
Как ставня скрипела — упрямо.
Незлобно, в любой тишине.

Тогда-то под ветер надсадный
Простою казалось избой
Пустое подобье мансарды,
Где мы пребывали с тобой.

А что еще было?
Деревья
Скрипели, как двери, в лесу.
На них, как гусиные перья,
Качался снежок на весу.

Деревья, овраги, сугробы,
Потемок серебряный дым
Сходились и таяли,
чтобы
Не так было скучно двоим.

Мой учитель был берегом, улицей, домом
За сетями дождей, меж мостами двумя,
Парой книг на столе у меня, под альбомом,
Где шумела под корками юность моя.
Тени хлопьев летели скорее, чем хлопья,
Ветер славы чужой холодил до костей.
Я шепнул его строки, но встретили в копья
Мои слабые строки желанных гостей.
Мой учитель был домом январских карнизов,
Жутким вздохом открывшейся враз полыньи.
Я шепнул его строки, но гневно, как вызов,
Встали вдруг побледневшие строки мои.
Я его ненавидел за то, что предвидел
Он все то, что случится с ребячьей душой.
Но меня он ничем и никак не обидел,
Просто за руку взял и повел, как большой.
Я уже никогда не забуду об этом.
За сетями погод, за мостами двумя
Ученическим синим морозным рассветом
Был учитель мой старый белее луня.
Был он первою каплей весеннего пенья,
Был последнею каплей терпенья стиха,
Вырывавшего руку из повиновенья
И не знавшего больше, чем кража, греха.
Я шепнул его строки, стараясь потише,
Но шепнули мои: ничего, ты шепчи!
Поднимись и птенца, соскользнувшего с крыши,
Подними, он живой, это наши грачи!
Это наши деревья, и почки, и споры.
И подрос, и под небо птенец мой ушел…
На столбах напевали птенцы и монтеры,
На окраине вновь зацветал частокол.
Из окна паровоза махнула мне кепка.
Я не сразу узнал эти роскиды верст.
Мой учитель был краном, что взял меня крепко
И, смеясь, на крюке от себя перенес.

Мой товарищ,
сегодня ночью
На Четвертой Мещанской
с крыши
Снег упал и разбился в клочья
Под надорванною афишей.

Как живешь ты?
Куда ты скачешь?
Как от аха летишь до вздоха?..
Где и что
про тебя ни скажешь —
Получается очень плохо.

Говорю, удивляя граждан,
Обожающих просторечья:
Я люблю твои лица.
В каждом
Есть от сутолоки столетья.

Но одно лишь неоспоримо,
Навсегда, сквозь любые были:
То, единственное, без грима,
За которое полюбили.

Не отделаешься от славы,
Даже если томит дорога.
Говорят, ты играешь слабо —
Отсебятины слишком много.

Это к лучшему. Так! И выше.
Облака как немая карта.
Вьются клочья большой афиши,
Как последние хлопья марта.

Интеллигентной милой недотрогой
Сидела б дома возле мамы строгой,
Задумав свой лесной пейзаж с дорогой.

Он целый год туманился во мне.
И в тишине. И в шуме. И во сне.
Я рассказал — мы тут как тут.
С треногой.

Знай черный ворон каркает в лесу.
Не «никогда», а «навсегда» вопит он.
Поскольку плохо, видимо, воспитан.
Сосну заденет, мглой веков пропитан, —
Сосна роняет иглы и росу.

Огромный бор.
Он нынче свеж и темен.
Поскольку ливень тоже был огромен,
Как ворон древен и как голубь чист.
А ты, мое любимое созданье,
Уже бежишь, не приходя в сознанье,
Когда к тебе осина тянет лист.

Стой, у рябины — ягоды в горсти.
Возьми.
Знакомых дома угости.
Черт надоумил взять тебя с собой.
Да. Я влюблен в свою же ученицу.
И даже — хоть сейчас готов жениться…
Какой, однако, все же разнобой.