Владимир Соколов - Это вечное стихотворенье...

И всю эту влажную южную ночь
С открытыми спал я глазами.
И было уже мне мириться невмочь
С бездомными их голосами.

Но вот они смолкли, зажав в кулачке
Рассветной росинки монету…
И снилось тебе о домашнем сверчке,
Которого все еще нету.

Забавна эта мысль Петра,
Но сколь мудра и величава,
Пронзающая до нутра,
Смешная с первого начала.

Мне интересен лик его
В тот миг, когда он быстро взвесил
Все «да» и «нет» до одного.
Он был тогда угрюм иль весел?

Он, может, так захохотал,
Что терем колоколом грянул,
А может быть, чертеж скатал
В трубу подзорную и глянул?

И увидал, как на страду, —
По всем колдобинам России,
С холстом и кистью не в ладу,
Идут внебрачноприжитые.

И, маясь дивною судьбой,
Находят лад и знаменито
Всей неприкаянной гурьбой
Грехи отмаливают чьи-то.

Пусть в нас иной, несхожий пыл
Великой волею заронен,
Нам надо помнить, как он был,
Художник русский, узаконен.

«Звезда полей,
Звезда полей над отчим домом
И матери моей Печальная рука…» —
Осколок песни той
Вчера над тихим Доном
Из чуждых уст
Настиг меня издалека.

И воцарился мир,
Забвенью не подвластный,
И воцарилась даль —
Во славу ржи и льна…
Нам не нужны слова
В любви настолько ясной,
Что ясно только то,
Что жизнь у нас одна.

Звезда полей, звезда!
Как искорка на сини!
Она зайдет?
Тогда зайти звезде моей.
Мне нужен черный хлеб,
Как белый снег пустыне,
Мне нужен белый хлеб
Для женщины твоей.

Подруга, мать, земля,
Ты тленью не подвластна.
Не плачь, что я молчу:
Взрастила, так прости.
Нам не нужны слова,
Когда настолько ясно
Все, что друг другу
Мы должны произнести.

Ты помнишь, как молоды были
Мы той обручальной весной,
Где сосны водою сквозили
Вдоль нашей тропинки лесной?

Крученые ветхие листья
Да ветки желтели обочь,
И дождь еще первый не лился,
И холод прихватывал ночь.

Но вздохи озерного ветра
Ледок обращали в ничто.
Была ты в косыночке светлой
И в кожаном синем пальто.

Была ты мила без оглядки
И тем, что за мною вослед
Так смело на третьем десятке
Достигла шестнадцати лет.

Теперь я нисколько не знаю,
Ты помнишь ли это.
Но я
Себе хорошо представляю:
Синь, волны, косынка твоя.

Двух лип вековая обнимка,
Вчерашнего года трава
Да робкая вешняя дымка,
В которой висят дерева.

Да что мы словно сговорились
Природу русскую считать
(Не оттого ль, что ель не ирис?)
Унылой скромнице под стать?

Я говорю о том,
что зренье
Не всем реальное дано.
Иной лишь смутное виденье
Переведет на полотно.

Другой лесок сквозь мелкий дождик
Умело выдаст напоказ,
И говорит уже художник:
«Она застенчива у нас».

А что ей, собственно, стесняться?
Чего ей скромничать,
когда
Такие краски в ней теснятся
И в май,
и в зной,
и в холода!

Да взять хоть май,
когда природа
Такой являет нам размах,
Что у детей и цветоводов
Змеятся радуги в глазах.

Или январь,
когда так дивно
Возносят иней,
не листву,
Деревья, словно клубы дыма,
Застывшего по волшебству.

Ах, даже малый подорожник
Такою сложностью богат,
Что ты,
застенчивый художник,
Ему ни сват уже, ни брат.

Не оттого ль и солнце,
в окна
Сквозь лиственный влетая быт,
На наши робкие полотна
Так снисходительно глядит.

Осташков древний,
травянистый,
Устав от сутолоки туч,
Поймал сегодня жарко-чистый,
Слегка колеблющийся луч.

Поймал на радость окнам,
скверам,
Вдруг просиявшим оттого,
И отразил всем Селигером,
Всем водным зеркалом его.

И сразу солнечные пятна
Пошли,
блистая,
нарасхват.
Молочной зеленью стократно
Раздался Набережный сад.

Волной и дегтем пахла пристань.
Пел катер в млеющей дали.
И увеличивались листья,
И усыхали колеи.