Владимир Соколов - Это вечное стихотворенье...

На улицах черные лодки
Прикованы к серым столбам.
А ветер, гудя в околотке,
Отчаянно бьет по губам.
Он хочет до сердца добраться
И свой передать ему хмель…
На улицах Старого Братска
Едва ль не последний апрель.

Я вижу дома и заборы —
Они и темны и стары,
На плотных воротах запоры
Почти позабытой поры.
Но жизнь и за старым забором
Бушует, полна новостей,
Со всем ее полным набором
Великих и малых страстей.

А дело-то, видно, не в малом,
Коль в собственном доме народ
Здесь, как на дворе постоялом,
Которое лето живет!
И почвы глубинная встряска,
Сердца будоража до дна,
На улицах Старого Братска
Как буря морская, слышна.

Ведь все, что казалось немилым:
Осевшие набок дома,
Сараи, — подернется илом,
Уйдет из души и ума.
И что-то заветное тоже
Уйдет для кого-то на дно,
Но если любимо до дрожи, —
Всплывет из забвенья оно.

И вижу я первое утро
Недальнего первого дня.
Волна над заборчиком утлым
Вскипает, шипя и звеня…
А ветер, волнением полный,
Гудит и гремит, верховой,
И светлые тучи, как волны,
Летят над моей головой.

Я забыл свою первую строчку.
А была она так хороша,
Что, как взрослый на первую дочку,
Я смотрел на нее не дыша.

Луч по кляксам, как по чечевицам,
Колыхался. И млело в груди.
Я единственным был очевидцем
Посвященья.
Тот миг позади.

Но доныне всей кровью — в рассрочку —
За свое посвященье плачу.
Я забыл свою первую строчку.
А последней я знать не хочу.

Хотел бы я долгие годы
На родине милой прожить,
Любить ее светлые воды
И темные воды любить.

И степи, и всходы посева,
И лес, и наплывы в крови
Ее соловьиного гнева,
Ее журавлиной любви.

Но, видно, во мне и железо
Сидит, как осколок в коре,
Коль, детище нежного леса,
Я льну и к Магнитной горе.

Хочу я любовью неустной
Служить им до крайнего дня,
Как звездам, как девочке русой,
Которая возле меня.

Мир детства. Заборы и лужи.
Ручьев перекрученных прыть.
Я стал понимать его хуже.
И лучше о нем говорить.

Но как я хочу разучиться
И в мире заведомом том
Тайком от людей воплотиться
В какой-нибудь старенький дом!

И влажно глядеть в переулок,
Листвой заслонясь, как рукой,
В какой-нибудь там Ащеулов
Иль Подколокольный какой.

И знала б одна только осень,
Что это ведь я под числом,
А вовсе не дом номер восемь
Стоит, обреченный на слом.

А в час, как в иные строенья
Мои б уезжали жильцы,
Я им ни на миг настроенья
Не портил бы: мы не юнцы.

Мы дети отжившего века.
Старинные особняки
Для новых идей человека,
Наверно, не столь высоки.

Я просто, приветствуя силы,
У свежего рва на краю
Пропел бы им, как клавесины,
Прощальную песню свою…

Оранжевых листьев пиковки,
Сентябрь начинает с туза.
Я — старенький дом на Покровке —
Гляжу сквозь больные глаза.

Но — верный испытанным пробам —
Я тут же, почти не скорбя,
Бульдозером широколобым
Бесспорно иду на себя.

Этих первых узнаю
Заморозков речь я.
Снег валится на скамью,
На Замоскворечье.

На сырую желтизну
Улочек Ордынки,
На тебя,
мою звезду
В привозной косынке.

Зачернелись оттого
Голые деревья…
Так смотри же ты в него
Хоть до одуренья.

На мой кожаный рукав
Голову откинув,
Улыбайся, запропав,
Колеси в лавинах!

Не стесняйся,
впопыхах
Прикоснувшись к раю,
Что витаешь в облаках.
Я с тобой витаю.

Белый,
синий,
сизый пух,
Белая бездонность!
Так захватывает дух
Первая влюбленность.

Так морочит май —
любить
В лунах юных, росных
(Словно бабочку ловить
Вдалеке от взрослых).

Говорю я,
а снежок
Тает,
тает,
тает…
Твой целует сапожок,
К ручке припадает.

Оставляет и скамью,
И Замоскворечье.
Этих прежних узнаю
Заморозков речь я.