Юлиан Тувим - Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

Как земли бьётся сердце от соков налива,
От моих поцелуев ярь-кровь в ней вскипела,
А во мне расшумелась, как зрелая нива,
Мощь святая любви, что не знает предела.

Дымом жертв голубели урочища, логи,
Песнопеньем звенели священные рощи,
Мед, молитвы и туши суровые боги
Принимали, даря мне часть божеской мощи.

А теперь, видно, боги исполнились гнева
И бог-страх в камышах затаился прибрежных.
Тщетно варите зелья мне, вещие девы,
Да и вы, старики-ведуны, бесполезны.

Возвратите мне очи, дышавшие степью,
Голос гусельный нежный, румянец ладоней!
Что мне слава, богатство и великолепье?
Князь, как раб, перед вами главу свою клонит.

Где ты, лада, вернись – меч мой туп стал и тяжек,
Без тебя не отбить мне поганые орды!
Грабь же, хан, Златоград! Печенег, сядь на Сяже!
А ты, пёс половецкий, бери стяг мой гордый!

Гей, коня! без седла, лишь за гриву схватиться…
Дайте мне по степи во всю ширь развернуться
И за дьяволом-ветром кружить и носиться…
Дайте пасть мне, не встать и назад не вернуться!

Ты ж, дружина моя, коль найдешь меня в поле,
Возвращаясь, как прежде, с победою бранной,
Тризну справь ты по мне, мёду выпейте вволю
И любившее сердце засыпьте курганом!..

Холод свирепый прокрался в истёртые платья.
В дыры, в прорехи пальто, что лишь ветром подшиты,
Куцый мы тянем к ушам воротник: не достать их…
Жмёмся к стене мы, но нет от мороза защиты.

К ласкам привыкших, капризных, холёных и белых, —
Чем вас дарить, благовонные тёплые любы?
Жёсткими крючьями пальцев? Лицом посинелым?
Или тряпьём задубевшим, промёрзлым и грубым?

Или губами дрожащими? Носом багровым?
Может, вам тел, скостенелых от холода, надо?
Глаз, что слезою закрыты, пустых и соловых,
Глаз, что слезою солёной сочатся, как ядом?

Ветер стеклянный лицо полосует, бьёт снегом,
Кожу метёт и царапает жёсткой метёлкой,
Ногти мороза впиваются в щеки. С разбега
Бьют и клюют раскаленные стужи иголки.

Дуй и дыши на иззябшие пальцы! Жуй губы!
Пусть, каменея, о камень стучат наши ноги,
Бьются о землю, в скачках извиваются грубых,
Пляшут под скрежет зубовный свой танец убогий.

Выше прыжки, всё быстрей, истеричней движенья,
И начинается танец шальной на панели.
Пляшут в экстазе, в восторге и в исступленье,
Треплются в пляске лохмотья на зябнущем теле.

Рьяно, с размаху руками бьём накрест о плечи.
Танец быстрей и быстрей. Обезумели ноги.
Хлещет трескучий мороз, как стрелой, как картечью,
И, растворяясь в бреду, исчезает тревога.

Мякнут у нас за спиной оснежённые стены,
Жадно вбирая тела наши каменным телом,
Льнут, как атласная кожа влюблённой сирены.
Жадным лобзаньем лаская, безумным и смелым.

Вот мы зарылись в перины пуховой постели,
В сладостных спазмах любви наготой пламенея,
Тонем всё глубже и глубже в молочной купели,
В жгучем сплетении тел бьётся пульс всё сильнее.

В пурпур распоротых жил льёт безумье ликёры,
Жадно их жидкого золота сладость вбираем,
В тропиках буйно врастаем мы в кактусов поры,
В мякоть зелёную глубже и глубже врастаем.

Плавимся в пышущих пеклом горючих Сахарах,
Прячемся в чреве разъятом израненной львицы,
Жаримся шкварками в солнцем зажжённых пожарах,
Жиром нам с улиц стекать, иссякать, испариться!

И нет нас! Только остался наш бешеный танец!
Ветром пустыни нас сдуло: и нет нас, не стало,
Только на белой стене – о, взгляните! – румянец:
Кровь бедняков запеклась, стужею их втанцевало.

О утро! День, солнцем зажжённый!
В весне, как в траве, я шагаю!
Из сердца мой галстук зелёный
Растёт, словно ветка живая.

И длинная тень моя пляшет
И плавится в солнца блистанье.
Гуляю в пальто нараспашку
И руки засунул в карманы.

Гуляю с преласковой миной
(Гвоздика в петлице алеет)
И пялю глаза на витрины.
Как уличные ротозеи.

Весь мир, до последних изгибов.
Приемлю. Да слов не хватает.
И тёплому солнцу спасибо.
И ветру что благоухает!