Юлиан Тувим - Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

Дале нету конца табунам и обозам:
Гонят стадо за стадом султана и хана,
Кони кровные ржут, и скрипит воз за возом
Из-за дальних границ до славянского стана.

Шлют меха мне с вином, и хрусталь, и сосуды,
Шлют куренья и мирру, бальзам и алоэ,
И кувшины мне шлют, и тяжёлые блюда,
И пушистые перья, и злато литое.

Шлют одежды в слепящих камнях-самоцветах,
Упряжь конскую шлют, шкуры шлют и сайдаки,
Из кровавых кораллов серёжки, браслеты,
И заморских шлют птиц, и заморские злаки…

Шлют поклоны – лбом оземь – все страны, языки,
Не посмеет никто к нашим рвам подступиться,
Помнят половцы наши победные клики.
Помнит погань и вновь на войну не решится!

Да и я не забыл, как коню дал я шпоры,
Как сто тысяч людей я на половцев двинул,
Как сто тысяч коней, с ветром бешеным споря,
Понеслись на врага неудержной лавиной.

Погань вихрем я гнал, конь был в пене соловый,
И от шпор по бокам кровь сочилась на травы;
Но где прянет – победа звенит под подковой,
И поёт степь широкая воинам славу.

Гнали мы басурманов за степь, буераком,
На заре Дон нас видел, а к вечеру Волга,
И бежал сам Кончак, Гзак бежал за Кончаком,
Гордый хан половецкий в ногах моих ползал.

И когда возвращались мы с дикого поля
И лбы вражьи качались на пиках, на палах,
Мне дружина кричала, моя рать соколья:
«Наш Буй-тур Светозар, воевода удалый!»

Захватил я тогда, знать, добычу не хуже,
Чем родитель мой, викингов бивший у Балта,
Посейчас не сочли всех богатств и оружья:
Луков ханских, кольчуг и клинков в два закала.

Всех сокровищ не счесть – драгоценных каменьев,
Изумрудов и яшм, бирюзы, хризолитов,
Жемчугов – в них морей голубых отраженье,
Пёстрых раковин – волны гудят в них сердито…

Не хватало и слов, чтоб поласковей звать вас,
Вас, утеха моя, светлячки летней ночи,
Как я вас миловал, как любил рассыпать вас
Или лунам в воде горсть швырнуть прямо в очи!

Мне казалось тогда, будто в водных глубинах
Чешуи позолотою змеи играют
И что месяц-паук там соткал паутину —
И небес лучезарная сеть достигает.

…И ясна и тепла, заряницею мая
На постель из цветов шла ты в ночь, о услада.
И шептала мне робко, к груди припадая:
«О владыка мой любый, мой Лель ты, мой ладо!»

А потом вдруг со смехом впивалась мне в тело —
Как на берег волна, на него набегала,
Моё сердце в груди клокотало и млело,
Ты волос ароматом меня опьяняла.

И от тайн благовонных туманились очи,
Губы жадные жадно вбирали лобзанья,
Ум мутился от счастья. И не было мочи
Оторваться, любви погасить полыханья.

И я бился в сплетеньях, как в неводе рыбы,
И, объятьями скован, горел нетерпеньем,
Содроганья, касанья, извивы, изгибы,
Боренье, горенье, подъёмы, паденья…

…А потом тяжело, но как сладко дышалось.
Я лежал: надо мною – лишь звёзды-мерцалки,
На озерах заводят песнь-плач дивьи жёны,
А в лесах на ветвях спят ночные русалки.

И всё думалось-снилось, что будто б уж лада
Зачала и несёт в своем чреве мне сына,
И что удаль мою унаследует чадо,
Как наследовал я у отца-исполина.

Был бы ты, Светозарич, владыка владыкам!
Воевода перунов! Князь во Златограде!
Вихорь мой Ураганович, Витязь великий!
В златоверхой тиаре, в багряном наряде!

Злая мать ещё в чреве похитила сына,
Унесла мою гордость, надежду, опору,
И родишься на свет на немилой чужбине.
Сын святой мой, родишься с печатью позора!

А то бросит (как знать?), будто сучий помет ты,
Будешь жить ты в бесславье, по людям скитаться,
И проклянешь отца, и не будешь знать, кто ты,
А враги станут зло над тобой насмехаться.

…Помню, отроком был я в отцовской палате;
Нам послы принесли тайно весть от хозаров:
Три волхва, мол, пошли на поклон в хлев к дитяти,
Те волхвы – Мельхиор и Кае пер с Бальтазаром.

А дитя безымянно! И все хохотали,
И смеялся отец мой хмельной незлобиво.
«Чудеса в решете, – говорил он. – Видали?
Князь в хлеву! Средь скота? Ай да дивное диво!»

Ты б лежал в колыбели из белого пуха.
Ты б сосал, Светозарич, лебяжий перси.
Мой хоробрый, всю силу отважного духа
Вцеловал бы в тебя – и презрение к смерти!