Юлиан Тувим - Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

Всюду – в пыльных иглах пихты,
В дёрне мысль Её таится:
«Отпусти меня, как их, Ты,
В сумрак, Боже, возвратиться».

Из футляра костяного
Смертью вынут сложный мир,
И Ничто глядится снова
Сквозь просвет глазничных дыр.

Череп пуст: из лобных складок
Мысль ушла. Осталась быль.
Череп длинен, жёлт и гладок;
В щелях швов осела пыль.

Есть легенда: в этой тесной
Узкой келье в два окна
Десять лет жила безвестно
Явь, скрываясь в мире сна.

Что её из «Царства Целей»
Завлекло к земле, на дно?
В номер скромного отеля
(Тот ли, этот – всё равно)? —

Трансцендентные просторы
На «пространство» променяв,
В серых схемах a priori
Здесь ждала свобода – явь.

Всё, что было, – стало Былью.
Книги полны странных слов, —
Череп пуст, – и серой пылью
Время входит в щели швов.

Вижу я, как мудрый кто-то,
Оборвав нить рифмы зыбкой,
На стальные стержни счётов
Нижет жемчуг слёз с улыбкой.

Прикасаясь к дрожи пальцев
И скользя по строкам розы.
В звон алмаза – стон страдальцев
Превращают тотчас слёзы.

Всё: крик раненого зверя
И укрытый вздох печали
(Вглубь и вширь их боль измеря)
Чудо-счёты сосчитали;

Хруст растоптанных былинок.
Вопль: «Лама Савахвани [148] Так в рукописи. » —
Всё скольжением слезинок.
Перезвоном их сочли.

Только кое-где улыбки.
Точно поросль чахлых роз.
Полукругом стебель гибкий
Отражают в море слёз.

На текущем слёзном счёте
Каждый крик – и стон – и вздох.
Подводя итог работе.
Мудрый шепчет: «Мир наш плох» [149] Сноска Кржижановского: «х) См. Мир как воля и представление. Т. II, кн. 4, стр. <���пропущено> «Мир наш плох» (Unsere Welt ist schlecht) – прозаизм, но фил<���ософи>я Шопенгауэра> – и есть прозаическая вытяжка из поэзии <���неразборчиво, угол листа оторван>». .

К молчанью Омута, не знавшего движенья.
Раздвинув тихо ропщущий тростник.
Приходит Истина, роняя отраженье:
Коснулась Омута, и трепет в нём возник.
Вмиг отраженье порвано зыбями
На бликов пляшущих раздельные клочки,
– А ропщущий тростник, колеблемый волнами,
Всё шепчет, всё скорбит над Омутом Тоски.
Там стебель был один: он, хрупкий, надломившись,
Коснулся бликов, молвив: «Вижу я,
Как образ Истины, сквозь зыби опустившись,
В безвестье спит у тинистого Дна».

Я осыпаюсь белыми страницами,
Я облетаю лепестками слов.
Как ночь июльская звездами-летавицами,
Душа исчерчена зигзагным лётом снов.

Над бегом строк, склоняясь, молча никну я:
Меня оденут в буквенный налёт,
И ляжет жизнь под чёрный переплёт.
Полу-душа и полу-книга… – никну я.

Обряд свершён: завит навек я в строки,
Меж фолиантов мудрых погребён.
Роняя пыль, крылами веет Сон.
Обряд свершён: навек завит я в строки.

И дни идут. – Под слоем книжной пыли
Душе, в паучьих нитях, должно ждать, —
Чтоб переплёт истлевший вновь раскрыли
И дали Истине молитву прошептать.

Ты улыбаешься, мыслитель дней грядущих:
Поблек-отцвёл мой стиль, и мысль моя тщетна.
Нам не было дано, как Вам, коснуться Дна:
Отмыслив, смыты мы все плеском дней бегущих.

– Но ты простишь, Грядущий, и поймёшь.
Ты тоже в книге траурной уснёшь.
И ты не человек: завейся в нити строк.
Сон Метафизиков божественно глубок.

Сорок дней не вкушал ни питья он, ни пищи,
Над бессонностью мысли свой Дух наклоня.
Круг очерчен: и созвав слепцов всех и нищих,
Роздал им Он овитое тайнами «Я».