Примо Леви - «Я в Берлине. Сидоров»

Вы, что живете спокойно,
В теплых своих жилищах,
Вы, кого дома по вечерам
Ждет горячий ужин и милые лица,

Подумайте, человек ли это,
Тот, кому нет покоя,
Кто работает по колено в грязи.
Кто борется за хлебные крохи,
Кто умирает по слову «да» или «нет»?

Представьте, что все это было,
Заповедую вам эти строки,
Запечатлейте их в сердце.
Твердите их дома, на улице,
Спать ложась, просыпаясь,
Повторяйте их вашим детям.

А не то пусть рухнут ваши дома,
Пусть болезнь одолеет,
Пусть отвернутся от вас ваши чада.

Нам снились в лютые ночи
Неотступные жестокие сны,
Снились душе и телу:
Вернуться, поесть, рассказать.
Снились, пока не раздастся
Отрывистая команда
«Wstawać?!» [20] «Вставать?!» ( польск .) ( Здесь и далее — прим. перев.) —
И сердце рвалось на части.

Наконец мы опять дома,
Наши желудки сыты,
Мы все уже рассказали.
Скоро снова команду услышим
На чужом языке:
«Wstawać?!»
11 января 1946

Ты, о путник, не первый, кто оставляет
Следы на этом горном снегу, далеко не первый,
Услышь меня, замедли шаг на минуту, не больше,
Здесь, где мои товарищи схоронили меня,
не оплакав,
Здесь, где каждое лето, удобренная мною, трава
зеленее,
Чем где бы то ни было, зеленее и гуще.
Который год я здесь лежу, приговоренный к
расстрелу,
Своими товарищами-партизанами, заслужив
наказанье,
Хотя до этого мало в чем упрекнуть меня было.
Путник, ни у тебя, ни у других я не прощу прощенья,
Не жду ни молитвы, ни слез, ни картины былого,
Одного лишь прошу: пусть этот покой мой длится,
Пусть и впредь надо мной чередуются зной и стужа,
Только бы новая кровь, просочившись сквозь землю,
Не проникала на мою глубину и пагубным жаром
Не будила для новой боли бренные эти останки.
6 октября 1952

Для нас чужой беды не бывает, и, значит,
Твоя беда остается нашей, хрупкий ребенок,
Девочка, судорожно прижавшаяся к маме,
Словно просилась обратно, в материнское лоно,
Когда небо из голубого сделалось черным.
Тщетно. От ядовитого воздуха не защитили
Закрытые наглухо окна, не стали преградой
И капитальные стены безмятежного дома,
Который ты радовала песнями своими и смехом.
Наперекор векам, окаменелый пепел
Навсегда заточил в себе твое детское тельце,
И ты остаешься с нами съеженным гипсовым
слепком,
Вечной агонией, одним из страшных свидетельств
Отношенья богов к нашему гордому семени
смертных.
Другую память о себе выпало на долю оставить
Голландской девочке, твоей далекой сестре,
описавшей
Детство без будущего, — она сделала это для нас, мы
знаем:
Прах безмолвный ее развеял свободный ветер,
Ее короткая жизнь уместилась в мятой тетрадке.
Все, что осталось от школьницы из Хиросимы, —
Тень на стене, приклеенная тысячесолнцевым
светом,
Напоминанье о жертве на алтаре страха.
Сильные мира, хозяева новых ядов,
Мрачные тайные стражи конечного грома,
Нам хватает с избытком бед, даруемых небом.
Прежде чем кнопку нажать, успейте подумать.
20 ноября 1978

Since then, at an uncertain hour [21] «С тех пор в нежданный час» (англ.). Цитата из «Поэмы о старом мореходе» Самюэля Тейлора Кольриджа. ,
С тех пор в нежданный час
Боль эта вновь приходит
И сердце жжет ему,
Если невысказанной остается.
Он видит снова лица
Товарищей своих,
Серые от цементной пыли,
Расплывчатые из-за тумана,
Со смертельной печатью во сне:
Ночь каждому дает возможность
Жевать губами
Несуществующую репу.
«Прочь, канувшие, уходите,
Отстаньте, я ничье не занял место,
Я хлеб ни у кого не отнимал,
Вместо меня никто, никто не умер,
Ступайте, возвращайтесь в свой туман,
Моей вины нет в том, что я живу,
И ем, и пью, и утром одеваюсь».
4 февраля 1984