Примо Леви - «Я в Берлине. Сидоров»

Однажды вечером отец сказал, чтобы малыш поменялся с матерью местами. Почему, спросил тот. Чтобы не на досках тебе лежать, сказал отец. Я привык уже, сказал малыш. Все равно поменяйся, сказал отец. Тогда я к дедушке лучше пойду. Не пойдешь ты к дедушке, сказал отец. Нет, пойду, сказал малыш. Нет, не пойдешь, твердо сказал отец. Да отпусти ты его, вмешалась мать. Ладно, сказал отец, уступая: он явно чего-то ждал от этой ночи, а потому не был таким строгим. Малыш ушел спать в другую горницу, и теперь они вместе с дедом рассказывали друг другу про войну. Дед тоже услышал от него кое-что, о чем раньше не знал и что малыш сам, без него, пережил, потому что дед в это время участвовал в другой операции.

Отец однажды сказал тестю, мол, хватит вам парнишке про войну-то рассказывать, нечего голову ему забивать ерундой всякой, чепуха все это. Не чепуха, сказал тесть. Все равно ни к чему это парню, закричал отец. Старик молчал. Зачем спорить, кто знает, чем это обернется: ведь им под одной крышей жить с этим человеком, которого дочь привела в их дом.

Война продолжалась еще много дней, даже недель, захватила всю зиму, уже и весна пришла, растаял снег, на котором разворачивались героические сражения, талая вода убывала, уходила в поры земли. Время было перед обедом, отец и дед работали в поле, дома оставалась только мать, ну и малыш, конечно. Они находились в кухне; снаружи еще было зябко, а тут солнце светило в окно и давало уже какое-никакое тепло. На прошлой неделе, сказал малыш, наш Мати — это их пса так звали, Мати. Пес был старый, имя он получил в честь одного очень важного политика, которому никто не смел перечить, а тут так хорошо было иной раз прикрикнуть на пса: пшел к черту, Мати!.. В общем, Мати, сказал парнишка, вдруг, ни с того ни с сего, схватил курицу, ну, знаешь, ту, с голой шеей, если б я не оказался рядом, придушил бы он ее насмерть. Это когда же было? — спросила мать. Неделю назад или две, сказал малыш. В самом деле? И ты это видел? Ну да. Я как раз во дворе был. А не на войне разве? — спросила мать.

Малыш стоял молча, щеки его залила краска. Да нет, не был я на войне. Он стоял, и лицо его было все красное от стыда. Ну и от огорчения, что он вернулся в мир, где не было ни бесстрашных героев, ни индейцев, — в тот мир, про который рассказывал отец и в котором с ним, малышом, ничего интересного не случится. Разве что то же самое, что со всеми другими детьми, — просто он вырастет, вот и все.

«Первые русские появились днем 27 января 1945 года. <���…> Русские — четверо молодых солдат — верхом, с автоматами в руках, настороженно ехали по дороге. Перед колючей проволокой они остановились и, тихо переговариваясь, растерянно уставились на груду разлагающихся трупов, на разрушенные бараки, на нас, живых» [19] Перевод Е. Дмитриевой. .

Так в «Передышке», своей второй книге, рассказывает об освобождении из нацистского лагеря смерти «Аушвиц-Биркенау» Примо Леви, вчерашний узник № 174 517. «Передышке» предшествовало главное произведение Леви «Человек ли это?», принесшее автору мировую известность.

Одновременно с работой над этим мучительным свидетельством о лагерных буднях Леви писал стихи, стихи о лагере, опровергавшие уверенность Адорно в том, что поэзия после Аушвица (Освенцима) невозможна. Оспаривая известное утверждение немецкого философа, Леви скажет со временем: «Мой опыт говорит о другом. Тогда мне казалось, что поэзия лучше, чем проза, выразит накопившееся во мне, поэтому в те годы я бы так перефразировал слова Адорно: после Аушвица, если можно писать стихи, то только об Аушвице».

Лагерь с конвейером уничтожения людей в нем и за его пределами еще долго, до последних лет жизни, отзывался в поэзии бывшего освенцимского заключенного. Мир делал все для того, чтобы не дать человеку, чудом уцелевшему в лагерной мясорубке, замкнуться в себе, закрыть глаза на угрозу новой страшной войны и ее последствий, на опасность, исходящую от тех, чья цель — реанимировать прошлое, осужденное Нюрнбергским трибуналом, на учащающиеся тут и там вспышки националистических настроений.

Свой приговор фашизму будущий писатель вынес, уйдя в 1943 году в партизаны. До настоящих боев с фашистской милицией и с немецкими оккупантами дело, правда, не дошло: взятый в плен, Леви был сначала отправлен в итальянский лагерь под Моденой и через некоторое время уже в Освенцим.