Леонид Оливсон: Я родом из Уланского подворья

Источником моих рассказов является дневник,
Где ясно видимо до службы их бытие.
Родня для Миши с детских лет была примером.
А Женька, хоть и часто дрался, по жизни был шутник.

Притом, что Миша был блондин, семит неявный,
А Женька широкоплеч, с волной волос – красив, русак.
Средь женщин Миша скромен, не чудил, тщеславный.
Но Женя – нет же, чтоб упустить, не пошутить мастак.

Различие натур спасало от провала
В тех ситуациях, что им случалось быть ужасных.
Судьба им разные авансы даровала.
Они друг другу помогали выжить от злосчаcтий.

Война пришла – и брошены в нее все силы.
В судьбе обоих это очень отразилось.
Не удалось ребятам так уйти домой в гражданку,
А дома встретить вновь свою любимую сельчанку.

Они в Саратове уж были старожилы.
Казалось бы, совсем даже не близко от границы.
И тут приказ штабной внезапно получили,
Что надо очень быстро предписаньем шевелиться.

Когда они по плану ставки прибыли в местечко N ,
Оно частями немцев было окружено.
И бой был, не хватало ружей, они попали в плен,
Хоть врукопашную дрались c братвою честно.

И немцы стали строить их, раненых, в ряды,
Чтобы отрезать возможный им отход в кусты.
Тут Женя быстро трудную взял на себя задачу:
Он понимал, с кем он имеет дело наудачу.

Легко понять идею его почти немых реприз:
Дружище, книжку воинскую ты уничтожь от крыс.
Как Миша был ему благодарен в этот миг!
Он должен слушать друга Женю – иль он погиб.

И Женя принял решение непростое.
Он жестом показал: не выходи из строя.
Глазами, молча, – 0 – не выдам друга детства я, тебя.
Кто ты в нашем полку, знавал быть может, только я.

Да, Миша не похож был вовсе на еврея.
Имел лицо он дворянина и без горбинки нос,
И голова, как у мутанта, где светлый цвет волос,
И не картавил, говоря, и весь бледнея.

А перекличка проводилась быстро, зычно,
И процедура завершилась, как обычно:
Евреев, комиссаров, офицеров расстреляли.
Оставшихся в амбар загнали, как в бочку с сельдями.

В амбаре на полу их побросали, изможденных,
И надписью с издевкою «Арбайтер» заклейменных,
В Германию везли их с конвоем из собак,
Где ад, где надо выжить, бежать на буерак.

Они приехали в Германию куда-то,
Где гнезда временные для таких когда-то свили.
Быть может, своими возведены когда-то.
Кто строил – их, конечно, позже, точно умертвили.

Был лагерь обнесен железом проводов двукратным.
Четыре вышки с часовыми по краям.
Казалось, о побегах мысли пленных все напрасны…
Все это было свойственно всем концлагерям.

Работать заставляли, издеваясь много,
Прикладом и кнутом их били, босоногих.
Но каждый чуял и не терял надежд своим нутром:
Он убежит, конечно, и годы плена будут сном.

И был «базарный» случай там – две украинки
Их немцам решили заложить, что в лагере есть жид.
И за награду бля… и в хлебных две буханки
Пошли о Мише и друге Жене немцам доложить.

«Мы знаем точно, герр майор, среди рабочих ваших
Имеется еврей, мы вам его покажем.
И друга, что не выдает его, как стража,
А мы желаем иметь награду за них, лукавых».

И Женя другу рассказал про то, что он услышал.
И в баке мусорном им удалось укрыться.
И сколько раз пришлось им быть в таких корытцах…
Облава кончилась, их не нашли в возне вандалы.

И было случаев у них таких немало.
Порою ноги выручали от печалей,
Пришлось побегать им не раз; они уж не дремали.
И так четыре места лагерей они сменяли.

Конечно, где-то их в окрестностях ловили,
Наказывали карцером, избив до полусмерти.
Прогневавшись, не раз собаками травили —
Все было в той страшной нечеловечной круговерти.

Конец этой войны неумолимо приближался.
Готовил лагерь победителям свои «подарки».
И для рабочих-пленных стало просто ясно,
Что немцы задержались здесь и не напрасно.