Владимир Салимон: На живую нитку

Если повезет, то разглядишь
в темноте под реденькой тряпицей,
как сучит ножонками малыш
и чуть слышно тенькает синицей.

Привлечет внимание ребят
ослик в глубине яслей стоящий,
маленький конек,
на первый взгляд
не игрушечный, а настоящий.

***

Недостающее звено
в цепочке долгих превращений —
спокойно я смотрю в окно
на кустики сухих растений.

Я рыбой был,
и птицей был,
и наземь с неба камнем падал.
И фотку той, что я любил,.
во внутреннем кармане прятал.

***

Прогулка затянулась допоздна.
В конце концов ты промочила ноги,
слегла в постель и сделалась больна.
Такие вот печальные итоги.

Зимой закат особенно красив,
но чтобы им теперь полюбоваться,
под спину пуф диванный подложив,
ты за руку мою должна держаться.

***

Вещи нас преследуют повсюду
и поработить нас норовят,
взять к примеру старую посуду,
на которой больше не едят.

Так из поколенья в поколенье
ходит скарб домашний по рукам:
соусники, блюдца для варенья,
что достались нам от наших мам.

Медный чайник из второго в третье,
без на то особенных затрат,
перекочевал тысячелетье.
Невелик, но кряжист и пузат.

***

Понимаю подзаборность.
Чувствую неродовитость.
Ощущаю поднадзорность,
вседоступность и открытость.

За людьми, меняя маски,
наблюдают год за годом
звери, птицы.
Строят глазки
мухи.
Пчелы кормят медом.

***

Россия неделима быть должна
и нерушима?
Хочу жену спросить я, но жена
проходит мимо.

Покрылся за ночь льдом кустарник весь.
Цветы завяли.
Кто скажет мне, что приключилось здесь,
пока мы спали?

***

От хорошей до плохой
жизни – ехать дни и ночи.
Между Курском и Москвой
расстояние короче.

Стрелочник взмахнет флажком,
машинисту даст отмашку.
Если б был он моряком,
на груди рванул тельняшку.

Жизнь моя не удалась.
И его, как видно, тоже.
Мне столь явственная связь
жуткой кажется до дрожи.

***

Был с Богом их союз не по любви,
а по расчету заключен.
Зимою,
от холода спасаясь, воробьи
под своды храма ринулись гурьбою.

Я удивился, заприметив их, —
извечных наших спутников веселых,
томящихся среди отцов святых,
угодников в одеждах длиннополых.

Под куполом клубилась мгла чуть свет.
Тянуло сыростью из подземелья.
Печально сознавать, но спору нет,
что Божий храм – не место для веселья.

***

Пилят, режут, снова пилят, режут.
А когда дорежут до конца,
я услышу характерный скрежет
острого токарного резца.

Тонок лед, но он прочнее стали.
Конькобежец токарю сродни.
Наивысшей сложности детали
мастера вытачивать они.

***

За мгновенье близости с тобой,
если не поможет заграница,
а не потому, что я скупой,
в полной мере мне не расплатиться.

Нечего взамен тебе отдать.
Свет гашу я, не подозревая,
что твоя широкая кровать
глубока, как яма долговая.

***

Про кислорода атомарный вес
не спрашивай меня – я знать не знаю,
но чем я дальше забираюсь в лес,
тем больше его тяжесть ощущаю.

Он так тяжел, что я дышу с трудом,
как будто бы тройным одеколоном,
не в переносном смысле, а в прямом,
в лесу еловом воздухом студеным.

***

Как жалость к бедному калеке
в сердцах соседей по квартире,
сон промелькнул, чтобы навеки
исчезнуть в сопредельном мире.

Я не запомнил, что мне снилось.
Казалось, вдруг само собою
на кухне радио включилось,
вдруг вспыхнул свет над головою.

Входная дверь была открыта,
так словно, выйдя по морозу
из дома, кто-то дверь для вида
прикрыв, сорвал на клумбе розу.

***

Зима. Мороз. Клубится мрак.
Кусты по ветру клонятся.
Руками люди машут так,
как будто в бане моются.

Как будто хлещутся они
березовыми ветками
в чаду, в пару, среди родни —
кто с женами, кто с детками.