Владимир Салимон: На живую нитку

Чудесный мне открылся вид:
ведущая к усадьбе барской
дорога из замшелых плит,
побитых конницей татарской.

***

Сперва отрыли череп конский,
и тот, кто землю рыл, сказал,
что, может быть, царь македонский
на этом жеребце скакал.

Луна взошла и осветила
степи бескрайний уголок,
и был полночного светила
лик бледен, грозен и жесток.

А череп конский зубы скалил
и огрызался всякий раз,
когда костяшку против правил
брал в руки кто-нибудь из нас.

***

Я понял, что такое гнуть в дугу,
когда увидел железнодорожный
рельс, связанный узлом, на берегу
песчаном небольшой реки таежной.

Что терпит поражение в борьбе
с живой природой неодушевленный
предмет, я понял на лесной тропе,
когда увидел камень обожженный.

Его огонь небесный сжечь дотла
однажды мог без видимой причины.
Дыра с тех пор, должно быть, в нем была,
как в кувшине из жаропрочной глины.

***

Походит больше на чертеж,
чем на рисунок —
в лунном свете
сам на себя сад не похож,
от прежнего осталось меньше трети.

Все лишнее зимой ушло под лед,
но обнажилось то, что было скрыто,
как будто вышел Государь вперед —
и отступила на полшага свита.

***

Мне стыдно в этом признаваться.
Пока не сделалось темно,
не зная, чем еще заняться,
я целый день гляжу в окно.

Бог весть зачем в соседней роще
палит охотник из ружья,
или на вещи смотрит проще
и зря не мучает себя?

Аксаков этого не знает.
Тургенев, хоть и знаменит,
довольно слабо представляет
кто на Руси в кого палит.

***

Разглядываю тощую, как спичку,
я цаплю серую – волнуется дуреха!
Посматривать по сторонам в привычку
вошло у тех, кто вечно ждет подвоха.

Хвостом ударит рыба, хрустнет ветка
случайно у меня под сапогами,
тотчас моя пугливая соседка
Замашет на меня во тьме руками.

О, Господи! —
в сердцах воскликнет птица
с таким ужасным в голосе укором,
с каким дитя на белый свет родится,
чтоб умереть однажды под забором.

***

Слепо следуя букве закона,
словно ортодоксальный еврей,
вытолкал проводник из вагона
двух подвыпивших крепко парней.

Нарушители правопорядка
долго свой собирали багаж.
Снег пошел, начиналась посадка
на идущий в Москву поезд наш.

Хлопья снега парней облепили.
Хорошо, полицейский наряд
прибыл вовремя в автомобиле
и умчал их с собой в город-сад.

***

Это не для глаз твоих картина,
так как взглядом встретиться со злом
все равно что слиться воедино
с грязным, скверно пахнущим козлом.

На него пожаловаться маме
даже при желании нельзя —
забодает острыми рогами,
залягает до смерти тебя.

Поезд переехал человека.
Взял под мышки ноги человек,
всем известный в городе калека,
и продолжил свой по жизни бег.

***

Невероятно сумерки глубоки.
В отличие от девушки с веслом
красавица уперла руки в боки
и завязала волосы узлом.

Ей простыню купальную полощет
внезапно налетевший ветерок
и на макушке волосы топорщит,
и гладит нежно икры крепких ног.

Чуть сладковатый запах загорелой
дубленой кожи мне щекочет нос,
как будто запах алой или белой,
иль чайной розы – лучшей между роз.

***

В траве – густом, высоком мятлике,
в дверях при входе в муравейник
стоят усатые привратники.
Шмель носом тычется в репейник.

Есть у изнанки и обочины
особое очарованье.
Как гусениц тела утончены,
нельзя не обратить вниманье.

И не заметить связь подспудную
их с бабочками, грациозно
танцующими польку чудную.
Тут невозможное возможно.

***

Детский праздник подходил к концу
и, когда вскочили разом с кресел,
отряхнувши с крылышек пыльцу,
дети,
зал мне показался тесен.

Может, он и вправду невелик
и не обустроен в должной мере,
просто я ходить в него привык,
в узкие протискиваться двери?