Владимир Салимон: На живую нитку

Суть невидима для глаза,
но присутствует незримо,
словно слабый запах газа,
словно легкий привкус дыма.

Словно птицы тень скользнула
вдоль кустов по краю сада
и по сердцу резанула
мне, как будто так и надо.

***

Равнина больше показалась,
чем есть она на самом деле.
Она, как только ни старалась,
но представлялась дамой в теле.

Такая долго и упорно
лишь притворяется простушкой,
чтоб после взять тебя за горло
и задушить во сне подушкой.

***

Мальчишка бросил камень в воду
и ждет – всплывет иль не всплывет.
Мальчишка победить природу
мечтая, лишь сигнала ждет.

Быть может, рано или поздно,
в начале осени, когда
так ясно небо и так звездно,
в ночи взойдет его звезда.

И осенит нас, слабых духом
и прибывающих в тоске,
и отзовется смутным слухом
в каком-то чудном далеке.

***

Дверь повернулась на петлях
так, словно в танце балерина
от края бездны в двух шагах,
еще безвестна и невинна.

С балкона открывался вид,
как в свете дня нам представлялось,
на город, парк, что был разбит
внизу,
сирень в жару металась.

Теперь на этом месте стыл
провал бездонный.
Купол звездный,
казалось, в пустоте парил,
как фокус-покус грандиозный.

Какой-то ловкий сукин сын,
добывши, скатерть самобранку
раскинул,
как лишь он один
умеет, застелил полянку.

***

Пока хирурги моют руки,
больной в неведомом краю
решил, не вынеся разлуки,
бежать на родину свою.

Но смуглолицая дикарка,
с которой делит ложе он,
его в ночи целует жарко.
Он спит и страшный видит сон.

Ему резекцию желудка
сейчас должны произвести.
И он лишается рассудка.
И холод чувствует в груди.

***

Как в точности устроен мир,
не знал китайский император,
но знает красный командир,
в чьем подчиненьи экскаватор.

В запале уверяет нас,
что он с бойцами докопался
до истины и в первый раз
со смыслом жизни разобрался.

Что никакого смысла нет,
когда бы мы об этом прежде
не знали точно с малых лет,
едва ль поверили невежде!

***

Самостоятельности не хватало мне.
Зависим был, хотел поспеть за модой,
о славе незаслуженной вполне
мечтал и тяготился несвободой.

Замыслил я свободу обрести,
как узник, стосковавшийся по воле,
и закричал: Родимый, отпусти! —
я Ангелу, что съел со мной пуд соли.

Но Ангел тот, что мой покой хранил
и отвечал за это перед Богом,
не внял моим мольбам, не отпустил.
Иначе говоря, уперся рогом.

***

Осенний лес желтеет сверху вниз.
Когда же он рассыплется вчистую,
как будто древний мозаичный фриз,
подумаю, что жизнь прошла впустую.

В унынье я впаду, как в забытье
впадает дева, ощутив угрозу
всей сущности божественной ее,
в саду мизинец уколов о розу.

***

Вода становится тяжелой.
Ее удельный вес растет.
И посреди равнины голой,
возможно, взрыв произойдет.

Насколько вероятно это,
я у тебя спросить решил,
но ты спала, и я ответа
на свой вопрос не получил.

Все в доме спали, кроме мухи,
зажатой меж оконных рам,
что с миром чувственным в разлуке
гудела страшно по ночам.

Дождь никогда не прекратится! —
жужжала в ужасе она,
уже готовая смириться,
что к смерти приговорена.

***

Смеркалось быстро.
Скоро дождь пошел.
Как будто прежде он стоял на месте.
Как будто на подъем он был тяжел
последние лет сто, а может, двести.

А тут заторопился, заспешил,
запсиховал, стал на людей кидаться,
на тех из нас, кто выбился из сил
и неспособен был сопротивляться.

Нам оставалось спрятаться внутри
своих домов,
пока угомонится
дождь за окном, ждать час, и два, и три.
И моду взять – проснувшись, спать ложиться.

***

Я позабыл лицо
того, с кем дружен был.
Я с пальца снял кольцо,
отрекся, разлюбил.

Теперь я – сир и гол.
Теперь я – чист и пуст.
Бери меня, монгол!
Бери меня, тунгус!