Били, пытали, мучили,
Казнили, хоронили, вспоминали, плакали,
Лакеи лакали, холопы хапали,
Иногда для всеобщего утешения и устрашения
По улице провозили пушку.
Иногда бывали царские праздники,
Чаще – дружеские пирушки.
Дочерние и сестринские объятия и лобзания
Регулировали поощрение и наказание,
Лекции о вреде воздержания
Читались в правительственном заведении,
Одобрялось приличное поведение
В рамках конституции (ещё до её создания).
Процветало подпольное писание
Вплоть до момента его истребления.
…Это были сущие, настоящие человеки,
Ничем особенным не отличавшиеся,
Изредка кравшие, чаще попадавшиеся,
Боявшиеся солнечного затмения.
Это были птицы невеликого полёта,
Тайные бабники, открытые пройдохи.
Время от времени им перепадали крохи
Из государственного товарооборота.
В юности тонконоги, к старости – толстосумы,
Прилежно употребляли предохранительные средства.
Иногда им перепадали думы
Из древнего философского наследства.
Иногда им казалось, что они скачут
Во широком поле, закованы в латы,
Или уезжали в африканские деревни
Лечить людоедов от цинги и свинки.
Или покупали некрасивые иконы,
Вешали в угол, и всё ходили, всё смотрели,
И всё говорили: «Не допусти» и «Господи, как ты можешь
Это допустить» и «Уж тут ничего не поделать».
Или мечтали о грядущей России,
Великой, богатой и даже доброй;
Это, верно, бес кидался им в ребро,
Ну а рёбра,
Как всегда в таких случаях, трещали.
Советские войска в седьмом часу утра
Победоносно взяли город Прагу.
Пока я спал, как гётевский сурок,
Пока я дрых на одиноком ложе,
Пока свой фестивальный трипперок
Залечивал посланец молодёжи,
Пока решался экстренный вопрос
Быть иль не быть всемирной телесети,
Страна пошла, как поезд, под откос,
И плакали разбуженные дети.
Мир без вранья – как мир без воронья.
Нет, человек не зверь – тот понимает,
Что жизнь есть, что свобода, что дороже
Ему, его потомкам и теням
Погибших в схватке.
Зверь дерётся насмерть,
Мы разучились. Город без потерь.
Страна без слёз. Народ без сожаленья.
Убийцы и убитые – друзья,
Поскольку кровь не пролита.
Всё ясно.
И лишь один, священник или враль,
Рассказывает:
Был в Ерусалиме
Подобный случай. Бог наслал чуму
Или холеру – точно мы не знаем —
Все полегли пришельцы…
Я боюсь
На улицу, покуда не стемнеет.
Смотреть в глаза – и глаз не отводить.
Чтобы немощи
Нас оставили
Руку помощи
Каин Авелю
Руку братскую
Руку честную
Работящую
Повсеместную
Руку гордую
Руку крепкую
Руку твёрдую
Руку цепкую
Руку гладящую
Руку бьющую
Руку помощи
Вездесущую
Ах надежды
Они растаяли
Прага Прага
Твердит Цветаева
Сила слабости
Слабость силы
Не подладили
Под-косили
Не ограбили
Не распяли
Не под-ранили
Подравняли
Подутюжили
На парад
На ужин кушали
Пражский Град
Кушать город
Почти проклятие
Горчит свобода
Жжёт демократия
Вино с ядом
Рябчик кусается
Всё как надо
Как полагается
И как кварталы
Ни потроши
Кроме фискалов
Ни души
Когда, как комендантский час,
Сгустилась ночь и город стих,
«Надежда оставляет нас», —
Сказал один из них.
Как бьют в набат, гремел отбой,
Стреляли в воздух, выли псы,
Качал советский рядовой
Истории часы.
Радиостанции с ума
Сходили, мир сошел на нет.
– Но есть надежда, что тюрьма
Откроется чуть свет.
– Я в бывшем государстве был
Учёный-германист.
А вы? – А я уже забыл.
– А вы? – Морской министр.
…Восточный ветер дул на юг,
И шёл солдат глухонемой.
Чехословакии каюк! —
Кричал, – каюк, как таковой!
Другой махнул ему: Скорей!
Есть водка! Прямо из канистр!
– В Чехословакии морей
Нет!!!
– Нет, – сказал министр.
– По чашке кофе? Жизнь не так
Ухудшилась пока.
Не разберёшь, кто друг, кто враг,
Во тьме наверняка.
Прожектор вспыхнул и погас,
А Мнячко был еврей.
– Надежда оставляет нас.
– Нет, просто нет морей.
Тюрьма откроется чуть свет,
И суд их будет быстр.
В Чехословакии газет
Нет…
– Нет, – сказал министр.
Кто будет зол, кто будет рад,
А кто задумает мятеж.
В Чехословакии солдат…
Не больше, чем надежд.
…Восточный ветер дул на юг,
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу