Виктор Топоров - Да здравствует мир без меня! Стихи и переводы

Руку мне дай,

Прорастем друг в друга,

Каждого ветра добычей,

Птичьей летучей парой,

Летом услышим

Грохот грозы органный,

Осенью в синих

Будем купаться днях.

Встанем порою

Над темной водой колодца,

Станем следить тишину:

Нашу искать любовь.

Или уйдем

Из тени златых лесов

Навстречу заре вечерней,

Озарившей твое чело.

Печаль небожителей,

Не надо о вечном счастье.

Кувшин поднеси ко рту,

Темного сна испей.

Когда-нибудь до конца

Дойди, где в янтарных пятнах

Море пустилось в путь

К гавани сентября.

В доме цветов уснуть,

Разделить их жажду.

Пусть, по склонам скользя,

Ветер поет и дрожит.

Но на плечо тебе

Из бесконечной лазури

С тополя пал уже

Бурый осклизлый лист.

Как тут не поспорить с зарубежным литератором Набоковым (Сириным), утверждавшим, что пять главных «б» русской литературы были женского пола!

По нашей догадке, И. Бабель, будучи в загранкомандировке в Париже, проживал с Мариной Ивановной в соседнем гостиничном номере и описал ее в одном из рассказов. В ходе нашей, готовящейся, загранкомандировки, мы надеемся превратить эту догадку в гипотезу.

Вопреки наветам иных литературных сплетников.

См. 3

Понаслышке.

В младенчестве, на квартире М. Лозинского, которого также можно было бы занести в основной список.

В. И. Ленин (Ульянов)

«Кант энд прик ин рашэн лаиф энд философи».

В. И. Ленин (Ульянов)

С помощью В. Г. Адмони, П. М. Карпа, Ю. Б. Корнеева, М. А. Донского, Э. Л. Линецкой и в особенности Р. Я. Райт-Ковалевой.

См. также все остальные переводы, опубликованные нами.

В настоящем письме, наряду с прочим, очевидно влияние на Цветаеву философии немецкого романтизма, трактующей рифму как поцелуй двух душ. Адептом вышепоименованной философии в сельской местности был и Филька, что явствует из нижеследующего письма. Известный налет анимализма доказывает толстовское влияние, разоблаченное В. И. Лениным (Ульяновым) в знаменитой работе. Профессор Д. Е. Максимов любезно сообщил нам, что Казановой (а также Живчиком, Резвунчиком и Шалунишкой) великая поэтесса называла именно его. Личности Миндлина и Пушкина в настоящее время нами устанавливаются.

Чрезвычайно интересны замечания Фильки о его «творческой немоте», тем более знаменательные, что его произведений нами пока не обнаружено. Но и уцелевший фрагмент «ехай, ехай, ехай» (перевод наш) позволяет судить о гениальности автора со всей определенностью.

Да и «крупный чирей на сокровенном средоточии восторга» представляется ярчайшей индивидуальной метафорой, запечатлевшей кризисное сознание творчески одаренного крестьянина, не вступившего в союз с пролетариатом. Проигрыш Пегой (по нашим данным, Пантелеймону) отражает увлечение азартными играми, отражающее скудость забав и промыслов, доступных классу, отражающему русскую революцию. Заключительное фольклорное вкрапление (в оригинале по-арамейски) знак подлинно бесшабашной русской удали. Как говорит академик Лихачев, «птица тройка это вам не костюм сизого цвета». Парадоксальное, но непоправимо верное утверждение!

О, решительность русской женщины! Вспомним декабристок. Сколько энергии и страсти в этой лаконичной телеграмме, чудом до ставленной вовремя в обстановке июльских провокаций Керенского и К°! Чувствуется, что необходимость в творческом, воистину творческом, общении, на нехватку либо недостаточность которого Марина Ивановна не уставала жаловаться на протяжении всей жизни, буквально не оставила ей другого выбора, кроме как этот вопль раненой птицы, этот стон души, эта русская безоглядность и беспрецедентность! И пусть отец Марины Ивановны основал не Третьяковку – он сам не знал, что основывал! Не Ивановной ей бы зваться, а Ярославной! Впрочем, Ивановна тоже совершенно замечательное отчество. На Руси сыздавна повелось называть младенцев мужского пола именами евангелистов – Лукой, Матвеем, Иоанном, Марком… В этом был вызов церкви.