Виктор Топоров - Да здравствует мир без меня! Стихи и переводы

Что защищеннее, чем нагота?

Что полновластней вдохновенья?

Пред ним – бессильны притесненья!

Чем власть заманит – или устрашит —

Того, кто с мирозданьем слит?

Тиранов время сточит,

А выслушает лишь того,

Кто лишнего не хочет.

Держись всегда особняком,

Особняков не строя,

Не будь холопом и льстецом,

Польстят – считай пустое.

Расшиты роскошью ковры —

Но к людям не добры.

Невольно подлости полна

Любая честная война.

Но не твое сраженье

За самоотделенье.

Ту жизнь, которую вести

Желаю, я веду,

И в искушенье не ввести

Меня в земном аду.

Отчего терзает нас

Смерть младенца?. Государства,

В пене злобы и коварства,

Рассыпаются за час;

Рухнут замки, сгинут грады —

Нет для гибели преграды.

Спи, младенец! Все кругом

Остаются те, что были, —

Уготованы могиле

Во младенчестве своем:

Беспомощны, слепы, немы —

Таковы на свете все мы.

В белый месяц

Окунула мать свое дитя, положила

В тень орешника, дряхлой бузины,

Напоила маком, жалобой синицы;

Осторожно,

Тихо наклонялся бородатый

Над ребенком; и домашнее хозяйство

В этом доме было в запустенье —

Лишь любовь и осенние мечтанья.

Темный день был в году, печальное детство.

Шел к воде, к серебряным рыбам;

Тень и ласка,

Он бросался вороным под копыта.

Серой ночью

Восходила его звезда.

Или осенью, на кладбище святого Петра,

Цеплялся за маленькую руку матери,

И нежный мертвец из темноты гроба

Поднимал на него холодные веки.

А сам он был маленькой пташкой в лысых

сучьях,

Далеким колокольчиком вечернего ноября,

Молчаньем отцов, – когда в сновиденье,

Шаг за шагом,

Спускался по зыбкой лестнице превращений.

Мир души. Одинокий зимний вечер.

Темные фигуры пастухов у колодца.

Дитя под соломенной крышей; о, как тихо

В черной лихорадке исчезал облик

Святки.

Или, поднимаясь на черную гору,

Цеплялся за жесткую руку отца.

И в зыбких расщелинах скал его легенды

Синий скользил человек с пурпурною раною в сердце.

О, как тихо

В темной душе воздвигался крест

Радость: ибо в черных углах таял снег,

Голубая лужица весело росла под старою бузиной,

В тенистом сплетении орешника:

Тихо представал перед отроком розовый ангел.

Друзья; ибо в холодных комнатах звучала

вечерняя соната,

В бурых потолочных балках

Из серебряной куколки

Выбиралась голубая бабочка.

О, близость смерти. Из каменной стены

Желтая голова – и ни слова ребенку:

Месяца не стало в этом марте.

Розовый пасхальный перезвон в могильном

сплетении ночи

И серебряные голоса звезд

Изгоняют черное безумие из головы спящего.

О, как тихо спуститься к голубой реке,

Думая о забытом, ибо в зеленых ветках

О своей гибели

Непостижимо кричит синица.

Или, идя вдоль разрушенной городской стены,

Цеплялся за костлявую руку старца,

Который нес розовое дитя и кутался в черный

плащ.

В тени орешника появлялся дух зла.

На ощупь зеленые ступени лета. О, как тихо

Сад исчезал в коричневой тишине осени,

Печаль и благоухание старой бузины

Ибо в тени Себастьяна умер серебряный голос ангела.

Вся улица – мазок широкой кистью.

Дома как бесконечная стена,

И солнце как луна… И белизна

Безвестных лиц, взметнувшихся, как листья, —

Да нет: листы бумаги без помет. —

Но платья, облегающие платья!

Мелькающие там и сям объятья

Одежды с плотью – шорох, силуэт…

Но ревность у него в мозгу засела:

Уродливая баба в сапогах

Со шпорами… И колет прямо в пах,

И загоняет взмыленное тело.

Увенчанные мертвой головою

И черным стягом белые врата

Бесшумно растворяются. Зарею,

Зари убогим светом залита,

Видна за ними жуткая картина:

Дождь, нечистоты, духота и слизь,

Порывы ветра и пары бензина

В чаду бесшумной молнии слились.

И, дряблые, чудовищных объемов,

Нагие груди города лежат

В мучнистых пятнах – аж до окоема —

И дышат ржавью неба, и дрожат.

И – брошенные на ночь балаганы —

В лучах луны лишь явственней черны,

Железные застыли истуканы,