Виктор Топоров - Да здравствует мир без меня! Стихи и переводы

под шум машин по нижним этажам,

бежишь, бежишь, едва волочишь ноги.

Все кажется, кому-то задолжал,

на чем-то непростительном попался,

от сигареты занялся пожар.

Кусаешь локти, и ломаешь пальцы,

и духов заклинаешь из земли.

Ты отступал, но чаще отступался,

чем оступался. Так что не скули.

1976

Есть мысли тайные – и общие вдвойне,

и не сулящие покоя.

Что мы живем в такой, ну, уж, в такой стране

и что случится с нами, уж, такое-растакое…

Но этим мыслям стыдно доверять,

и жребий наш еще не брошен,

и в пионерские поедем лагеря

с диагнозом таким, ну уж, таким хорошим.

По улице, не хоженой лет пять,

пройдешь и удивишься: миновали.

И прочности такой не сможешь не признать,

присущей плоти, кирпичу, и дереву, и стали. —

И разве что названья сигарет,

да водочных ларьков самоуправство,

ну уж, настолько в духе – мидесятых лет,

что жаль, ну жаль на них подуманного: «Здравствуй».

Расстанная преследует меня

своим звучаньем. Не было печали!

Как будто я кричал: «Полцарства за коня!» —

И дроги похоронные прислали.

Как будто капитан-официант

мне подал киселю и не отметил в счете.

И западный шпион-негоциант

спросил не без восторга: что вы пьете?

Кого хоронят? Мой девятый день.

Но вы же с нами? До сорокового.

Еще недели две, ну три, и зацветет сирень.

Так вы вернетесь? Я исчезну снова.

Я оживаю – но до петухов.

И эти ночи царские все реже.

Выходит вы из этих, из духов?

Я вроде них. Я с ними знался прежде.

Есть мысли общие – и тайные затем.

Страшись, страна, такого самосуда.

От мыслей не дрожат поджилки у трирем,

и в горках не звенит стеклянная посуда.

По улице Неживших Мертвецов

тихонею пройдешь и телепатом,

читая в лицах, хороня лицо…

И женщина твоя разъедется шпагатом…

Есть мысль о подлости – и эта мысль подла.

Есть мысль о дерзости – и эта мысль подлее.

И вечная, увечная зола

там, где горят они, друг друга не жалея.

Задумался – машина может смять,

кирпич упасть, взорваться сигарета.

Но если ненасильственная смерть

естественна – естественна и эта…

1977

Один затаил обиду

за то, что прижат к ногтю,

другой превратился в гниду,

а третий давно тю-тю,

четвертый, служа актером,

пошел поднимать Сибирь,

а пятый напичкал вздором

журнальную кривь и ширь.

Их девочки вышли замуж,

иные за целый взвод.

Одна раздобыла замшу

и ринулась в перевод.

Их жены всегда брюхаты,

ревнивы и холодны,

и кудри у них пархаты,

и руки у них влажны.

Они легко умирали —

за миллион минут.

Не знали, что их распяли,

а думали – просто пнут.

Не знали, что их восстание

случилось и сорвалось,

повешенное заранее

за миллион волос.

………………………………………

Над ними не грех поплакать.

Каждый из них герой.

Один любил покалякать.

Треснуть любил второй.

Один сочинял «на рыбу»,

другой стругал палиндром,

у третьего – все нарывы

прошли на тридцать втором.

Четвертый ловил женщин

самодельным силком,

пятый любил вещи

приворовать тайком.

Были меж них тезки,

драки были меж них,

отзвук последней схлестки

в сердце моем затих.

Они легко умирали —

за миллион минут.

Не знали, что их распяли,

а думали – просто пнут.

Не знали, что их восстание

случилось и сорвалось,

повешенное заранее

за миллион волос.

………………………………………

Над ними не грех посмеяться.

Каждый из них герой.

Один не сумел подняться.

Пасть не сумел второй.

Третий завел сына.

Четвертый завел дочь.

Пятый завел овчину

и в ней коротал ночь.

Над ними не грех посмеяться

и не поплакать грех.

Никто не сумел подняться.

Пасть – ни один из всех.

Не кровоточили раны,

замазанные тоской.

Не было Гефсимана.

Дьявол махнул рукой.

Они легко умирали —

за миллион минут.

Не знали, что их распяли,

а думали – просто пнут.

Не знали, что их восстание

случилось и сорвалось,

повешенное заранее

за миллион волос.

Меня не любят вещи и животные

и редко любят люди. И они

умны. И если есть, и если любит

меня Господь – то лишь из-за своей

известной безотказности. Как девка,

которая не хочет пропустить