Борис Херсонский - Кабы не радуга

и не то чтобы выхода не было но никому неохота
покидать город короб ящик проволокой окруженный
и не то чтобы жизнь такая просто такая работа
хорошо что народ у нас больше трезвый вооруженный

Это баба полощет скатерть в реке
времен, согнувшись, воздев широчайший круп
к небесам, лишенным святости. Закат – как проба Пирке:
туберкулезный надрез, насечка. Заскорузлые руки трут,
пятна крови блекнут, и это награда за труд.

Ветер полнит сосуды, река выносит еду:
глаз ослепший, оглохшее ухо, вместо рыбы – змею,
вместо хлеба – камень, вместо счастья – беду,
вместо моей – чужую, вместо чужой – мою,
и, побивая своих, чтобы бояться чужим,
на плоту плывет кудрявый мужеложец-режим.

Баба полощет скатерть во времени, чаще в ночи,
надо мной проплывают флаги народов, мелькают,
вращаясь, мечи,
и плывут поэты в гробах, заняв свои места,
и среди них тот, кто бросился головою в Сену с моста.

Не уверен – не обгоняй, смиренно плетись в хвосте,
а лучше, как гусеница в свернутом свитком листе,
превращайся в куколку – может быть, что-нибудь
из тебя и вылупится; впрочем, не в этом суть.

Источник движенья незыблем. Так неподвижный больной
заставляет других суетиться. Так за недвижной стеной
по кругу движутся зэки. Прогулка. А в центре столбом
недвижный надсмотрщик с узким покатым лбом.

Мать говорила дочке: живи и давай жить другим.
Утром в радиоточке звучит государственный гимн.
Мотив остается прежним. Меняются только слова.
Космос умрет безбрежным. Лежат на траве дрова.

Топится Лиза. Топится баня. Дым из трубы.
Болеет микозом Ваня – во рту проросли грибы.
Боровики, лисички, в глубине – шампиньон.
У Машеньки две косички, но девочка хочет шиньон.

Мать говорила: "Чадо! Живи и давать жить другим".
Среди кухонного чада – грязным, страшным, нагим.
Но где взять этих других, что и как им давать
и что с ними после делать – того не сказала мать.

Этнограф скажет: еврей – лапсердак, борода и шляпа,
парик на выбритой голове примерной жены.
Антисемит добавит: загребущая лапа,
глаза завидущие, такие нам не нужны.
Разведчик суммирует: работают без единого ляпа,
шпионы убиты и цели поражены.

Мировая общественность глядит на полоску суши
с выходом к двум морям, одно из которых мертво,
второе пока средиземно – оно омывает души
основателей цивилизации, не понимая того,
что голос культуры звучит все тише и глуше,
и все, что еще сохранилось, – иллюзия статус-кво.

Террорист говорит: это скопленье движущихся мишеней,
попасть в середку – доблесть, пусть провалятся в ад.
Террористы пока не боятся ни голода, ни лишений,
вплоть до лишения жизни, их дело идет на лад,
у них впереди – время великих свершений,
сияние рая и военный парад.

Мы тоже были мишенями, скорей не для пуль, а для шуток
арийских сверстников, – поколению повезло,
наш путь, по общему мнению, был недостаточно жуток,
нас обошло стороной мировое зло,
в потоке насилия был небольшой промежуток,
и мы вписались в него, но это нас не спасло.

В сущности, нет ничего, кроме детства, даже сущности нет,
тем более – формы и частностей, вроде галактик,
или ближних планет,
или пустот, отраженных в обсерваториях, в тысячах
страшных зеркал.
Человек искал бесконечности. Наконец-то нашел, что искал.

И что теперь делать с этим ужасом, как с этим жить, скажи,
если есть только детство, парк, по тропкам топочущие ежи,
запах сирени в мае, горка, чешский хрусталь,
роман Островского "Как закалялась сталь",

монпансье в жестянке или вязкая карамель,
и волшебные щуки – хватит на всех Емель,
и тир в подвале – тут попадают в цель.

Кто не знает: цель – это плоский пестрый зверек,
по зверьку щелкает пулька, он заваливается вбок,
еще три пульки положены в спичечный коробок.

Кто не знает: зимой вода превращается в лед.
Кто не знает: "форвард" по-русски значит "вперед".

Кто не знает: когда мы вырастем, никто уже не умрет.