Борис Херсонский - Кабы не радуга

Вряд ли бросился сам в отражение вниз головой.
Бросили; а как бросали, был ли еще живой?
В ящик кости заколотили, снесли на погост.
Заказали Сорокоуст. Был август. Успенский пост.

В город не сообщили и в милицию – ни гу-гу.
Начнут разбираться, тягать – не пожелаешь врагу.
А так решили выяснить между собой,
может, кого не хватает, а числится, что живой.

Надо бы всем собраться, друг друга пересчитать
да паспорта проверить – правильная ли печать,
не стоит ли на ком клеймо или Антихристов знак.
Собирались всё, собирались – не собрались никак.

Слишком много холода – изнутри и снаружи.
Тоже – гармония. Ветви скрипят на ветру.
Кто-то шепчет: "Сынок, спокойнее, будет хуже,
особенно поутру".

Одинокое бодрствование тянется, загустевая,
как смола янтарная на древесной коре.
Ставлю диск Высоцкого – "нелегкая и кривая",
чтобы слышали во дворе.

Но никто не слушает. Здесь глухота в почете.
Ухо мира заткнуто серной пробкою – тишина.
Кто-то шепчет: "Сынок, спокойней, в конечном счете
смерть не так страшна".

Всякий град – как корабль, что сидит на мели,
и дворец уплощенный мерцает вдали,
во дворце – кладовая,
ни рубля, ни червонца теперь в кладовой,
только мышка летучая – вниз головой
да копейка кривая.

Всякий град – на костях, на крови – всякий храм,
а широкая площадь открыта ветрам
и полиции конной.
Только бронзовый ангел грозит нам перстом,
просто бронзовый ангел с высоким крестом
и луна над колонной.

что может быть лучше родины кроме господства над ней
чувства дрожи и шевеления под пятой
амплитуда все больше устоять все трудней
устоишь будешь тиран упадешь будешь святой

а пока сводный хор льстецов в основном басы
альт жена солирующее сопрано девица из подлой семьи
каждый час кричат павлином бронзовые часы
а во дворцовом парке сирень и поют соловьи

по красной ковровой дорожке идешь сквозь строй
золоченых мундиров бриллиантовых звезд и атласных морд
власть подобна горе но лучшее там за горой
где скрипка тянет мотив клавесин выдает аккорд

цифрованный бас виола да гамба виолончель
родник под уклон течет между мшистых камней
что может быть лучше цели только великая цель
что может быть лучше родины только господство над ней

Новая жизнь завершилась, как началась.
Старая жизнь вернулась, огляделась по сторонам.
Смотрят люди на власть, как на щуку – карась.
Щука зубаста, но не голодна, и это на пользу нам.

Старым людям старая жизнь привычнее, за окном
тот же унылый, но постоянный пейзаж.
На углу – гастроном, можно сходить за вином.
Низкорослый дом, немыслим третий этаж.

Проржавели почтовые ящики – ни одной
фамилии, как ни стараешься, не прочесть.
Резные двери забиты полусгнившей доской.
Засиделись мы здесь, как говорится, пора бы и честь.

Засиделись мы здесь, старая жизнь заспалась.
Холодно, ветрено на дворе, лучше лежать в тепле.
Новая жизнь закончилась, как началась.
Полупустая бутылка стоит-грустит на столе.

Вот убийцы подоспели.
Долго пили, громко пели,
жгли костер.
Шла страна к великой цели.
А вокруг шумели ели —
ночь темна и нож остер.

Выраженья лиц разбойных,
перекошенных, запойных,
настежь – рты.
Кто в спортивном, кто в военном,
кто во фраке невъебенном,
страшной, дивной красоты.

Хорошо поют, злодеи!
Правда, в песне нет идеи,
слог дурной.
Но слова – о нежной шири,
о раздолье, о Сибири,
и о баньке о парной.

О березке, о калитке,
о цыганской о кибитке,
о воде,
что течет между холмами,
о покойных папе-маме,
о последнем о суде.

Скачет на площади генерал неуемный.
Рабская песня честнее вольнонаемной.
Тянется, тянется, покуда ее не прервет стрельба.
Автоматная очередь. Очередь в магазин продуктовый.
Ничего, что дыра зияет посередине лба.
Человек воскреснет и будет как новый.