Борис Херсонский - Кабы не радуга

Чем старше оливы, тем толще и узловатей стволы,
а ветви тоньше, мельче листва и скудней плоды.
Пастухи греют ладони над грудой горячей золы.
Ночью тут пробегал сатир и оставил следы.

Он гнался за нимфой – отпечатки девичьих стоп
рядом с ямками от копыт легко различит следопыт.
Он настиг ее здесь, на холме, на одной из извилистых троп,
завалил, потом ускакал – а она, погляди, еще спит.

Это нежное тело раскинулось среди белых цветов,
розовея, как облако в робких рассветных лучах.
А в долине – крик пастухов и мычанье скотов.
Здесь когда-то был город, но постепенно зачах.

Никто не разрушил, все случилось само собой:
молодые ушли на войну, старики умерли,
иноземцы похитили девушек. Небосвод голубой —
ни единого облачка – смотрит на складки земли.

Большинство домов еще целы, хочешь – живи не тужи,
только выполоть сорняки и кости подальше снести.
Змей не нужно бояться, большинство составляют ужи.
Чем меньше людей – тем цветам вольготней цвести.

Приморский город всегда – перевалочный пункт.
Опустошает трюмы, девок сдает морякам,
сует в широкие рты деткам тропический фрукт,
отправляет товар в столицу – но что-то прилипнет
к рукам.

Поэтому липкость рук (никакого обмана) – закон
работы таможенной службы, прокурора и торгаша.
Просто товар перегружают из трюма в вагон,
против богов торговли и прибыли не греша.

Поэтому южный акцент и смешение языков,
поэтому даже дети под вечер едят с трудом.
Тела тяжелы, отечны, но вкус у мамы таков:
худоба не порок, но тощий не вхож в наш дом.

Поэтому пышные булочки и кренделя.
Поэтому окорок, подчеревок, брынза, икра.
Поэтому море съедает землю – сползает земля.
Поэтому по заливу скользят катера.

Поэтому, как у Пушкина, пушки каждый вечер палят
и шахматисты спорят, сбиваясь на крик.
Поэтому змеи воздушные легко над пляжем парят.
И лоток с мороженым катит вдоль бульвара старик.

Здесь мы отчасти и знаем все лишь отчасти.
По лужайке ходит ягненок облачной масти.
Мертвое море ведет себя как живое —
снаружи блестит, а изнутри пустое.

Ни рыбы в нем нет, ни медузы, ни краба,
у самого дна – густая, тяжелая рапа.
Снимает порчу и сглаз, исцеляет недуги,
растворяет детские страхи-испуги.

Здесь мы отчасти и знаем все лишь отчасти.
По власти земной судим мы о небесной власти.
Небесных владык земными мерками мерим.
И верим Богу не больше, чем кесарю верим.

Да, ясно нам, что власть Господня незрима.
Но так же незрима и власть императора Рима.
Тут он – только статуя. Пред ним возжигают ладан,
и нас заставляют кланяться идолу, будь неладен.

Здесь мы отчасти и знаем все лишь отчасти.
Павел ладит палатку. Петр починяет снасти.

Когда корабль бросает с волны на волну
и не идет спасать ни Христос, ни святой Николай,
молит купец нечестивый: все деньги верну,
пожертвую в храм Тебе, что только ни пожелай!

Но тучи небо сплошь затянули, и нет
ни слова свыше в ответ.

Молча глядит на купца смиренный монах,
и думает: я ведь не он, я совсем другой!
Откуда в моей душе поселился страх?
Почему и я закрываю лицо рукой?

Ни высота, ни глубина, никакая иная тварь
не отнимет Твоей любви, о небесный Царь!

Потому что не страшно погибнуть в пучине вод,
все равно не век на костях эту плоть нести.
Пускай стихия ревет и бушует под,
но над – рука Господня корабль несет в горсти.

Захочешь спасти – я славу Тебе воспою,
захочешь сгубить – прославлю волю Твою.

Я читаю слово Твое на зеленых волнах,
я не должен страшиться смерти, рассуждает монах,
это грешный купец в меня вставляет свой страх,
как разбойник кинжал вставляет мужчине в пах.

И монах хватает купца, и за борт бросает купца,
и долго плачет, и слез не оттирает с лица.

Жизнь имела начало, и на ее заре
я был эмбрионом, свернувшимся в пузыре,
восковые коленки ладошками обнимал
и мало что понимал, поскольку был очень мал.