Борис Херсонский - Кабы не радуга

Заходит в трактир, садится за стол,
глодает мясо с ребра.
Ему до фени осиновый кол
и пуля из серебра!

И впрямь трактиры у нас хороши —
брюхо набьешь за гроши.

В темное пиво добавишь имбирь,
из желудка – прямо в пузырь.

Стоишь у забора, пускаешь струю,
вспоминаешь женку свою.

А женка – что хрюха, лицо пятачком,
но груди стоят торчком.

Бедра у ней тяжелы-широки,
обнять не хватит руки.

Поди, со всей деревней жила,
не поймешь, от кого тяжела.

А деревня не малая – двести дворов.
Хорошо, что Генрих здоров.

Вот так оно, друг Гораций:
живем среди декораций,
на стенах висят подделки.
К парням цепляются девки.
А парни жмутся друг к дружке
да к пивной пол-литровой кружке.

Никто не выучил роли.
В общем, весь спектакль запороли.

Но птицы утром щебечут.
В колясках младенцы лепечут,
тянут к бабкам мягкие лапки,
умиленно сюсюкают бабки.

А еще по утрам прохладно,
светит солнышко – ну и ладно.

городские пейзажи не хуже природных красот
скал предгорий низин и небесных высот
новостройки не хуже пчелиных отмеренных сот

то наткнешься на статую в старом одесском саду
даже мелкая вещь тебя крупно имеет в виду
успокойся утешься все равно я к тебе не приду

то насквозь словно луч разгоняющий утренний сон
взгляд атланта спиной вместо неба разбитый балкон
то вода в проржавевших забитых растерзанный
горестный стон

то прабабкин портрет на стене на старинном гвозде
говорит у тебя хорошо как всегда никогда и везде
как гагарину на полуночной пятиконечной звезде

никому не ответишь секрета на кой тебе ляд
это чуткое ухо внимательный пристальный взгляд
эти горе-деревья вдоль аллеи застывшие в ряд

эти горе-скамейки осторожно окрашено так
ты когда-то испортил свой единственный старый пиджак
эти плитки из лавы известен им каждый твой шаг

вкривь и вкось поперек а случится и вдоль
как вдоль тела пронзает чужая полночная боль
это сердце трепещет как между ладошками моль

то листва под ногами а раньше над головой
то чужой искалеченный дом а когда-то был твой
впрочем бог с этим домом и городом с этой листвой

Гитлер и Муссолини принимают военный парад.
Части СС демонстрируют классический гусиный шаг.
Муссолини радуется как ребенок. Фюрер вроде не рад.
Он смотрит вглубь. Все стоят на ушах.

Неясно чего больше – флагов или голов,
над которыми реют флаги. Зато в головах
идеальный порядок. Хватит нескольких слов:
страдания, пробужденье, внушаем страх,

пусть помнят, еще узнают, сомкнем ряды,
Германия смотрит на вас, Германия – это вы.
Высокое небо. Из-под белоснежной гряды
облаков сияет полоска ослепительной синевы.

Карл Густав Юнг буквально в пяти-шести
шагах от пары вождей. Он поражен
тому, что дуче способен себя вести
как маленький мальчик. Он знает, во что погружен

внутренний взгляд Адольфа. Фюрер смотрит туда,
в бессознательное Германии, своей великой жены.
Германия обнажена, но не знает стыда.
Солдаты еще не преступники, но уже прощены.

Там, в глубине, Вотан – легкий арийский бог,
там летают валькирии, там Парсифаль
обретает Святой Грааль, там нежный единорог
обнимает Деву. Вглубь смотреть интересней, чем вдаль.

И Карлу Густаву кажется: вот он стоит, склонясь,
рядом с Адольфом и – скорей про себя, чем вслух —
говорит: "Еврейское копание во влечениях – это грязь.
В бессознательном немцев восторжествует Дух".

"Арийский дух, – поправляет фюрер, – арийский, да,
восторжествует, а ты в грязь не ударил лицом!
Про еврейское копание во влечениях, как всегда,
крепко сказано, как припечатано. Молодцом!"

была в санатории предавалась греху
раньше бы дегтем вымазали да вываляли в пуху
а тут мажут лиманской грязью и заворачивают в простыню
большегрудую широкобедрую рыхлую сельскую ню
обеды невкусные но три блюда в меню
палаты правда большие на десять душ
все равно хорошо особенно после грязи под душ