Борис Херсонский - Кабы не радуга

У них была крепкая хватка. Опасениям вопреки,
они поднялись и окрепли. Купили собственный дом.
Внуки выучили английский, а старики,
как это часто бывает, – несколько слов с трудом.
Родне не писали: за десять лет – ни строки.
Прислали одну посылку – ну что же, спасибо на том.

И еще фотография. Старикам девяносто два.
Живы дети, внуки и правнуки, Господь их благослови.
Память у старших не та: забывают простые слова,
Последние двадцать лет – в согласии и любви.
Не поверишь, что в жизни их была и другая глава:
водка, СССР и у мамы – лицо в крови.

Водолазы видят русалок и водяных.
Летчики видят ангелов. Космонавты когда-никогда
встречаются с Богом. Но не услышишь от них
рассказа толкового: все молчат, как всегда.

Все наметками да намеками: мол, поживи
с мое, а тогда… что "тогда" – догадайся сам,
о глубоководных духах, о светлой Божьей любви,
ходящей как по морю – посуху – по небесам.

Мол, полетай в вышине или на глубину
спускайся в скафандре и в шлеме, пускающем пузыри.
А там – делай, что хочешь: гуляй, защищай страну,
возделывай почву, ни слова говори.

И пусть твой опыт спокойно лежит на дне
твоей души, как амфоры, где загустело вино
или свернулась кровь, что пролита по вине
не важно чьей, поскольку все это было давно.

Давным-давно, в те времена, когда небо было водой
и ластокрылые птицы передвигались вплавь,
не закалялась сталь, а лежала железной рудой
и молила: не добывай меня и в печи не плавь.

Не превращай меня ни в лезвие, ни в броню,
иначе провалишься и вознесешься в иные миры.
Но будешь хранить молчание, как я недеянье храню,
притворяюсь камнем, спокойно лежу до поры.

Чем меньше перед глазами воспоминаний,
тем они ярче и от реальности неотличимы.
Юные женщины царственней и желанней,
старики мудрее и элегантней мужчины.
Во дворе играют девочки с повадками ланей —
прыгают, выгибаются, хохоча без причины.

На непроглядном фоне мелькают картинки живые:
не расставишь по полкам, не приведешь в порядок.
Переднички белые, воротнички кружевные.
Отчеркнуты красным поля школьных тетрадок.
Готовальня, лекало. Прямые или кривые.
Первый учебник. Первый нервный припадок.

Эта мелкая россыпь на беспросветном фоне!
Эти выступы – не знаешь, за какой ухватиться!
Герань на подоконнике. Газировка в сифоне.
Современная физика – пустота и частицы.
Бульвар. Мотылек сидит на черном грифоне
с золочеными крыльями. Все по-своему птицы.

Все по-своему дышат, хватаются то за голову, то за сердце.
Катит скорая: жизнь хороша, но кому-то плохо.
Тупика не бывает, бывает волшебная дверца,
за которой останутся мама, страна, эпоха,
судьба барабанщика и судьба иноверца,
подлость, предательство – до последнего вздоха.

Будучи полководцем, всегда совершишь нелепость —
например, для чего-то захватишь турецкую крепость,
разрушишь стены, вырежешь жителей, а финал?
Написал в столицу. Велели построить город.
Для начала там угнездится чума и голод,
под конец – коррупция, рэкет и черный нал.

Рыть колодцы бессмысленно. До воды не добраться.
Зря на стены лезли солдатики – бравы братцы,
зря насильничали турчанок, брали на душу грех.
Лучше бы ты на рясу сменил свой китель,
уехал на Русский Север и вселился в обитель,
стяжал бы дух мирен и, может быть, спас бы всех.

Не на себя налагал – на других возлагал бы руки,
от жара ладоней испарялись бы горькие муки, —
так нет же, опять барабаны, опять команда "в штыки".
И снова – рапорт в столицу, и вновь – рескрипт
из столицы,
и в небе сияет милость императрицы,
и завтра – опала от пухлой ея руки.

Не бойся, матушка! Мы усилья утроим.
Снова разрушим крепость. Снова город построим.
Снова вырежем турок во славу русских знамен.
Видно, тебе такова судьба от рожденья —
видеть разрушенных крепостей отраженья
в гладкой, подвижной, жестокой реке времен.

В беломраморной Древней Греции – каменный лес.
Там до сих пор живет черепаха, которую не догнал Ахиллес.
Там неподвижна стрела, как всякий иной предмет,
поскольку движения нет.