Борис Херсонский - Кабы не радуга

И не жарко ему! Навыворот козий тулуп,
а под тулупом – собственный жесткий мех.
Не красавец, конечно, зато не пьян и не глуп.
А что смотрит на голых баб, так это простительный грех.

А ты, как зайдешь в парную, повернись не спеша,
веничком не прикрывайся, пусть сияет твоя нагота.
Скажи: "Погляди-ка, Банный Хозяин, как я хороша!
Бела и упруга, тебе, старичку, не чета!"

нехорошо человеку быть одному нехорошо человеку быть
нехорошо человеку выть на луну по-сучьи по-волчьи выть
ох нехорошо сидеть в углу лежать на полу
на пепелище искать золотой разгребать золу

нехорошо человеку дыханьем ладони греть
нехорошо человеку сохнуть сгибаться стареть
нехорошо бежать от погони не чуя ног
нехорошо под белы рученьки и в воронок

ох батюшки-светы увы мне безумцу увы
нехорошо говорят голоса внутри головы
нехорошо глядит с нар напротив угрюмый сосед
будешь дед ночью храпеть утром прирежу дед

Жизнь наполнена музыкой поселков, предместий,
кабаков, проулков и подворотен.
Она звучит позывными последних плохих известий.
Ужасен текст и мотив дворовой беспороден.

Четыре аккорда расстроенной семиструнки
сменили хрип и повизгивание трехрядки.
На обшарпанных стенах – надписи и рисунки.
Забастовки на фабриках и в стране беспорядки.

Будут, барин, резать буржуазию, всенепременно!
Повернут солдаты штыки – насиделись, поди, в окопах.
Будет тело лежать на теле, как на полене полено.
Словно в чайнике кипяток, будет злость колотиться в холопах.

Будет на хлеб у народа просить нахлебник,
а народ и сам сголодал, загрызет за пшеничную булку.
А потом об этом напишут скучный учебник.
А лучше б читали сказку про сивку-бурку.

Сивка-бурка, вещий каурка, стань предо мною,
словно лист пред травою, словно крест перед чертом,
словно очкастый мозгляк перед шпаною:
вот когда пожалеет, что не занимался спортом!

Потому что в коннице наша сила, особенно степью.
Потому что шашка в руке и черный рот нараспашку.
Потому что только то и надо нам – голытьбе и отребью,
что коня под седлом, да крик, да казацкую шашку.

мышь-полевка бежит а над ней сова
машет крыльями как в кино немом
писк да хруст за кадром вот все слова
ночь глуха но живет хорошо с умом

и все сено в стогах и в амбарах зерно
и солома на крышах и мыши в зерне
в темноте кошки серы остальное черно
так черно как тоска или совесть вчерне

хорошо б ее начисто набело чтоб
память выкосить и сложить в стога
чтобы свечку в кулак чтобы венчик на лоб
чтобы новопреставленный божий слуга

чтобы пели в три голоса слышно едва
как неслышны почти мягких лапок шаги
как неслышно летает над мышью сова
все кружит и кружит и сужает круги

он говорит уйду она говорит уходи
старость болезни смерть у тебя еще все впереди
что же ты стоишь почему никуда не идешь
чего же ты ждешь хотя ничего не ждешь
уходя уходи не забудь зонт на улице дождь
не смотри на меня так не смотри на меня так
а как еще на тебя смотреть в твоих-то летах
не говори со мной так а как еще говорить с тобой
не забудь купить кефир возвращаясь домой

Он говорит, что Европа – дом престарелых.
Дома без окон, часы без стрелок.
Потерпите немного, дело за малым.
Будущее – за обслуживающим персоналом.

За метущими улицы, за стоящими у прилавка.
Корень слова искоренен. Рулит приставка.

Но орган играет в церкви, и высохшая старуха
стоит на коленях, не теряя присутствия духа.
И гитарист на углу играет сюиту Баха.
И рядом с ним сидит неподвижно собака.

Играет не слишком уверенно. Послушаем – мы не баре.
Сочинено для скрипки, но можно сыграть на гитаре.

Разверстый футляр на проплеванном тротуаре.
Четыре монетки поблескивают в футляре.

Душа хоть и бесплотна, но все же ранима.
Настольный череп в келье святого Иеронима.
Лев, разлегшийся на полу на манер кота,
положив косматую голову на тяжелые лапы.
На стене алеет круг кардинальской шляпы.
На кресте распятый никогда не сойдет с креста.