Борис Херсонский - Кабы не радуга

Стоишь, морковку на терке трешь.
Сквозь марлю оранжевый сок отожмешь.
Ребенку полезно – там есть каротин.
В школе четвертый день карантин.

Потому что в городе грипп-грипп,
потому что на вдохе хрип-хрип,
потому что на выдохе свист-свист,
потому что откроют больничный лист.

Укол внутривенно, на руку – жгут.
За окном осенние листья жгут.
Люди живут – ничего не ждут.

А с того, кто болен, спрос никакой.
Только пот со лба утирать рукой.
В голове словно лопнул багровый шар.
Но к утру легчает – спадает жар.

Города называют в честь воевод, посланных государем
на кормление в эти места, от глаз и сердца подале.
Воеводы думают: мы в грязь лицом не ударим.
Жили в фаворе – теперь поживем в опале.

А в опале жить, что с волками, – по-волчьи взвоешь.
И палаты каменны, да и ума – палата.
Жаль, что ум с собою в могилу ты не зароешь.
Грош цена уму, а не дешевле злата.

А медведи ночами приходят в город, как в собственные
берлоги.
Разгребают лапами мусор, взыскуют пищи.
Парни сплошь молодцы, а девки все недотроги.
Четвертовали злодея – вот натекло кровищи!

Развлечений-то здесь – только казни или охота.
И еще зимой хороша погода.
Спит река подо льдом, видит сны о раках,
что зимуют на дне, в деревянных бараках.

Раки свистят, а рыбы поют в охотку,
да зелёно вино заливают в глотку.
Ждут, когда спустятся к ним царские воеводы
обходить дозором подледные подневольные воды.

Кто первый начал морскую войну,
тот первым пойдет ко дну.
Глянет ввысь, присматриваясь к волнам,
оглядится по сторонам.

И поймет, что жизнь возможна и тут,
где крабы из камня растут,
где скопления рыб – как цветные шары,
приспособленные для игры.
Где акул гофрированные бока
радуют моряка.

Наверху при свете тусклого дня
по водам плывет броня.
Стреляет из пушек – Боже избавь,
торпеды пускает вплавь.

Плывет торпеда, гребет винтом,
ей плевать, что будет потом.
Ей сейчас – взрываться, ударившись лбом,
брызги и дым столбом.

Смотрит военный моряк со дна:
флотилия снизу видна.
на мачтах – квадратики полотна,
череда сигнальных флажков.
В борту у крейсера дыр-дыра.
Моряк смеется, кричит "Ура!",
ждет не дождется дружков.

Стоит тюрьма. В тюрьме сидит Сократ.
Из тьмы лампадой светит лоб Сократов.
Философ ждет, когда придет Скуратов
и принесет прекрасный препарат:
прими и жди спокойно результатов.
Сперва немеют стопы. Постепенно
хлад подымается, как над волнами пена,
а смысл сокрыт, хоть повторен стократ.

Смерть к сердцу проползает по ногам.
Конечно, жалко, что из чаши с ядом
не сделать возлияния богам.
Под их холодным неусыпным взглядом
смолкает речь, стихают смех и гам,
сбиваясь, пресекается биенье
сердечной мышцы, и бесплотной тенью
ты отплываешь к вечным берегам.

Сократ для уха русского лишь звук.
Напоминает сокращенье штатов,
поскольку тут у нас своих Сократов
полно, все отбиваются от рук
в совете заседающих приматов,
покрытых шерстью всюду, лишь пониже
спины два красных круга. В темной нише
гремит костями главный политрук.

"Цикута" скажешь – слышится "ЦК",
"цитата", "церковь", "муха-цокотуха".
Для нашего испорченного слуха
ЦК или подпольные цеха —
едино все. Земля не мягче пуха.
Не краше лиц сияющие лики.
Во тьме пещеры видишь только блики
и слышишь ритмы русского стиха.

В сердцах – железо, золото и медь.
Философы, ремесленники, стражи.
Должно быть, есть и воры. Ибо кражи
случаются. Но прекратятся впредь.
Летят в беззвездный Космос экипажи
в пустых чудесных капсулах. Наука
научит нас к богам входить без стука.
Тут важно – сметь. И нечего – уметь.

Итак, окончен бал. Свершился суд.
И рад бежать, да некуда. Ужасно,
как говорил мой тезка. Дело ясно:
мне тоже скоро чашу принесут,
и даже каплю не прольешь напрасно.
Почтит богов благочестивый муж, но
тут растирают ровно сколько нужно,
чтобы наполнить – и разбить – сосуд.