Хаким Фирдоуси - Шах-наме

Был мягким, предков преступил завет,
И вот я от нее дождался бед.

Все качества отца должны быть в сыне,
Быть хуже, чем отец, — грешно мужчине.

Бесславья и позора не хочу,
А ты прибегнуть не даешь к мечу.

Когда могучий Сам и царь Ирана
Над ними власть получат невозбранно,

Тогда умрет кабульская земля,
Сады заглохнут, высохнут поля».

«Мой господин, — воскликнула царица,—
Не надобно болтать, не стоит злиться,

Не предавайся горю и слезам,—
Уже об этом знает всадник Сам,

Он с поля битвы двинулся обратно,
Он встретил эту весть благоприятно».

Промолвил царь: «Прекрасная луна!
Мне лгать в подобный час ты не должна.

Я б свадьбе не мешал, скажу я прямо,
Но Манучихра я боюсь и Сама.

И то сказать: на всей земле кого
С могучим Самом не прельстит родство?»

Синдухт сказала: «Гордый муж! Не стану
С тобой хитрить и прибегать к обману.

Твоя беда — она моя беда,
Я связана с тобою навсегда.

Как ты, и я вначале опасалась,
Но ясным наше дело оказалось.

Уж не такое чудо этот брак,—
Из сердца выкинь страх, тоску и мрак.

Заль поступил, как Фаридун когда-то,
К йеменскому царю пославший свата.

Чужой войдет как родич в твой дворец,—
Твой враг увидит в этом свой конец!»

Ответствовал Михраб, как прежде, гневный:
«Вставай и приходи ко мне с царевной».

Ей стало страшно: мрачен муж, как ночь,
Тоской терзаем, умертвит он дочь!

«Сперва, — сказала, — обещай мне милость»,—
Хитрила, царский гнев смягчить стремилась.

Михраб воскликнул: «Я клянусь тебе,
Что зла не причиню я Рудабе,

Но бойся Манучихра: царь всевластный
На нас нагрянет с яростью ужасной».

От сердца у царицы отлегло,
Она склонила пред царем чело,

Ушла с улыбкой на устах, сияя:
Лицо — как день, а кудри — тьма ночная.

Сказала Рудабе: «С весельем встань,
Теперь гепард терзать не будет лань.

Давай скорей запястья, кольца спрячем,
Убранство сняв, к отцу ступай ты с плачем».

«Снимать? Зачем? — сказала та в ответ,—
Мне, бедной, притворяться — смысла нет.

Навеки я принадлежу Дастану,
А то, что явно, я скрывать не стану».

И дочь предстала пред лицом царя,
Нарядна, как восточная заря.

Отец, ее увидев, восхитился
И мысленно к Йездану обратился.

Сказал ей: «Помутнен твой ум навек!
Какой допустит знатный человек,

Чтоб вышла пери за исчадье ада?
Тебя лишить венца и перстня надо!»

Он, полный гнева, как гепард рыча,
Кружил, сжимая рукоять меча.

Ушла царевна в страхе и печали,
И желтыми ее ланиты стали.

И мать и дочь — несчастные сердца —
Прибежища искали у творца.

Придворных шаханшаха всколыхнула
Весть о Дастане, о царе Кабула,

О том, что Заль влюблен: пришло на ум
Стать равными неравным этим двум!

Перед лицом царя царей мобеды
Об этой вести повели беседы.

Такое слово Манучихр изрек:
«За это дело нас накажет рок.

Умом, войной и силой твердой власти
Иран я вырвал из тигриной пасти.

Царь Фаридун Заххака сбросил гнет,—
Боюсь я: это семя прорастет.

Дастан, влюбившись, долг забыл сыновний:
Пусть дочь араба нам не станет ровней!

Когда у этих двух, — так царь сказал,—
Из ножен вдруг появится кинжал, [15] Из ножен вдруг появится кинжал … — Речь идет о том, что у Заля и Рудабы может родиться сын.

То, если в мать пойдет дитя Дастана,
Мы много зла увидим от смутьяна.

Он возмутит иранскую страну,
Чтоб отобрать корону и казну».

Мобеды вознесли царя высоко,
Назвали властелином без порока:

«Воистину мудрейший ты из нас,
Сильнейший ты из нас в тяжелый час!

Верши по смыслу веры и закона:
Твой разум в плен захватит и дракона!»