Юрий Кузнецов: После вечного боя [стихи]

То не былинка в поле расшаталась,
То не дубинка в роще размахалась,—
Пригнал Ахримчик тучу воронья,
Но был один и даже без ружья.
Налил вина — как в зеркало взглянул.
— Иван, ты сдал! — и глубоко вздохнул.
— И я! — внезапно проревел осел
И этим впечатленье произвел.
Победный тесть не превозмог такого
И умер на руках у Чистякова.
И вырос из его могилы перст,
Как некий знак любвеобильных мест.
Он виден был за тридевять земель,
И обвила тот палец повитель.
«Иван Ахримчик» на могильном камне
По времени размыло облаками.
Осталось только вечное «ИА» —
Апофеоз ревущего осла.
А что Аи?
Она пришла, поверь.
Она вошла, не открывая дверь.
— Ну, погуляла, ты меня прости.
Зато есть баобабы на Руси.
— Сменись на Анну! — было ей прощенье,
А может быть, и выше — воскресенье!

Рабле, когда к тебе я обратился,
Ты мне швырнул Аи, и я напился.
Я вызвал тень твою — и побежден
Но я сражался — у твоих знамен!

Я видел сон, он не совсем был сном.
Погасло солнце яркое, и звезды
Едва блуждали без лучей и цели
В пространстве вечном; стылая земля
Крутилась слепо в пустоте безлунной;
Наутро день не наступал, и люди
От ужаса свои забыли страсти,
И все себялюбивые сердца,
Оцепенев во тьме, молились свету;
Теснились люди у костров зловещих,
И хижины, и царские дворцы,
И города, и веси — все горело
В огне последнем; люди собирались
Вокруг своих пылающих домов,
Чтоб еще раз взглянуть в лицо друг другу;
Тем повезло, кто средь вулканов жил,—
Тьму разгоняли факелы вулканов;
Надежды тень — все, что осталось в мире;
Горящие леса стремглав темнели,
Стволы взрывались с грохотом и треском
И падали — и было все черно.
И лица становились неземными,
Когда внезапно освещал их отблеск;
Одни, зажмурясь, падали на землю
И плакали, другие улыбались,
Руками подпирая подбородки;
А те сновали взад-вперед и утварь
Швыряли в погребальные костры,
То взглядывали с суеверным страхом
На мрачное разорванное небо,
Покров былого мира, то опять
Бросались в пыль с проклятьями и воем,
Зубами скрежеща; и с неба птицы
Пронзительно кричали и, упав,
Обломанными хлопали крылами;
Послушным стало дикое зверье,
В огромные клубки сплетались змеи,
Шипели, но ужалить не могли;
Их пожирали люди. Стала грызть
Саму себя голодная Война;
За черствый хлеб платили кровью; каждый
Угрюмо насыщался в одиночку;
Любви не стало; превратилось в мысль
Все на земле — и смерть была той мыслью.
Один другого пожирал; никто
Не погребал ни плоти, ни костей.
И псы бросались злобно на хозяев,
Один лишь пес остался верен трупу,
И зверя отгонял и человека,
Покуда голод не валил тех наземь
Или другой мертвец не соблазнял
Их тощих челюстей; сам жил без пищи,
То жутко выл он, то лизал он руку,
Которая не отвечала лаской,—
Пока не сдох. Все вымерли. Но двое
В живых остались — бывших два врага,—
И встретились они у алтаря,
У потухающих навеки углей,
Где в кучу были свалены святыни
Для гнусной требы; разгребали пепел
Холодными костлявыми руками,
В золе глухой они глухим дыханьем
Раздули искру — слабый огонек
Как бы в насмешку вспыхнул — и, увидев
В глаза друг друга при неверном свете,
Издали вопль и умерли на месте
От обоюдной мерзости, не зная,
На чьем челе знак Голода оставил
Незримый Сатана. И мир был пуст,
Могучий шумный мир стал глыбой глины
Без времени, без жизни, без людей;
Громада смерти — хаос бренных тел,
Озера, реки, океан — все стихло,
Ничто не шевелилось в их глубинах:
На море гнили мертвые суда,
Разваливались мачты по частям
И падали, не вызывая зыби,—
Ни дуновенья в спертой тишине,
На море ни прилива, ни отлива,
Луна, их госпожа, давно угасла;
Погибли облака; Тьма не нуждалась
В их помощи — Она была Вселенной.

Прощай! И если навсегда,
То навсегда прощай,
Я зла не вспомню никогда,
И ты не вспоминай.