Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Родоначальника Матвея называли
Костельным петушком Добжинские вначале,
Когда ж восстание Костюшки вышло боком,
Именовался он по-новому «Забоком»,
И «Кроликом» его добжинцы звали сами,
А у литвинов слыл он Матьком над Матьками.

В застянке Кролику не находилось ровни,
Двор близ корчмы стоял и около часовни,
Хоть он запущен был, расшатаны ворота,
Из старого плетня все жерди вырвал кто-то,
В саду уже росли березки, зеленея, —
Столицей все-таки казался двор Матвея
Среди убогих изб. Стена кирпичной кладки
Воспоминанием служила о достатке.
А рядом — житницы, сарай близ сеновала,
Все в общей куче, так у шляхтичей бывало.
И крыши ветхие, как будто лет им двести,
Мерцали отблеском зеленоватой жести
От моха и травы, пробившейся сквозь щели.
По стрехам, как сады висячие, пестрели
Золотоцветы, мак, петуньи, и крапива,
И желтый курослеп, разросшийся красиво.
И много было гнезд, и голубятен много,
Под крышей ласточки, а рядом у порога
Резвились кролики. Сказать могли бы метко,
Что двор Добжинского — крольчатник либо клетка.

Меж тем он крепостью служил в года былые
И помнил бранных лет набеги удалые!
Ядро железное, покрытое травою,
Казалось круглою ребячьей головою, —
Со шведских войн {299} еще оно в траве лежало
И вместо камня здесь ворота подпирало.
Десятка два крестов в крапиве и полыни
В глухом углу двора торчали и поныне:
Могилы древние в земле неосвященной, —
Погибших воинов глухой приют зеленый.
А если стены кто окинет острым взором,
Увидит, что пестрят они сплошным узором
И в каждом пятнышке есть пуля в середине,
Как будто бы шмели засели в серой глине.

Засовы на дверях иссечены, побиты,
В отметках сабельных крючки, запоры, плиты:
Испробована здесь закалка зыгмунтовки {300} ,
Срубавшей начисто с больших гвоздей головки, —
И не тупилась сталь, и не было зазубрин.
Гербами прадедов карниза верх разубран;
На украшения насело много пыли,
И гнезда ласточек их тесно облепили.

А в комнатах жилых, от верха до подвала,
Оружье старое валялось где попало.
На ветхом чердаке — вот времени гримаса! —
Четыре шишака сынов отважных Марса,
В них вывели птенцов питомицы Венеры;
Кольчуга ржавая и пыльный панцирь серый,
Что некогда служил в сраженье знаменитом,
Кормушкой конской стал, и клевером набит он.
Рапиры лишены закалки в печке жаркой,
И в вертела они превращены кухаркой.
Трофейным бунчуком на кухне мелют зерна…
Ну, словом, изгнан Марс Церерою позорно,
И царствует она с Помоной на раздолье
В Добжине, и в дому, и на гумне, и в поле.
Но место уступить должны опять богини, —
Марс возвращается.
Уже с утра в Добжине
Гонец во все дома стучится неустанно
И как на барщину зовет. Все встали рано,
Толпа на улицах, горят в костелах свечи,
Крик из корчмы летит, слышны повсюду речи,
Расспрашивает всяк: «Что там, скажи на милость?»
А молодежь коней седлать заторопилась.
Мешают женщины, мужчины в драку рвутся,
Хотя, за что и с кем, ответить не берутся.
К плебану на совет идут они с рассвета,
Но тот не знает сам, к чему шумиха эта?
И время тратить зря охоты не имея,
Решили шляхтичи спросить отца Матвея.

И семь десятков лет Матвея не сломили,
Былой конфедерат остался в полной силе.
Запомнили враги в боях его повадку,
Дамасской сабли блеск и боевую хватку.
Он Розгой саблю звал и наподобье сечки
И пики и штыки кромсал ей без осечки.
Хоть некогда он был лихим конфедератом {301} ,
Однако сделался надежнейшим солдатом;
Когда ж король на сейм приехал в Тарговицы,
От короля Матвей задумал отступиться,
Менял он партии; наверное, за это
Костельным петушком прослыл в глазах повета.
Что по ветру всегда вращается. Доныне
Причины перемен неведомы в Добжине —
Любил ли так войну, что в битвах неустанно
На стороне любой искал он славы бранной?
А может быть, хотел мечом служить отчизне
И взгляды изменял и применялся к жизни!
Кто знает? Лишь одно могли сказать правдиво,
Что не прельщался он тщеславьем и наживой.
Противник москалей, он, чуждый всякой фальши,
Едва завидя их, спешил уйти подальше.
И, чтобы москаля не встретить на дороге,
Сидел в своем дому, точь-в-точь медведь в берлоге.

Он в Вильно уходил в последний раз с Огинским {302}
И с ним ходил в бои за доблестным Ясинским,
И Розга славная там чудеса являла.
Все знали: прыгнул он один с крутого вала,
Спеша на выручку прийти к Потею-пану —
Тот получить успел семнадцатую рану.
Их гибель на Литве была уже забыта,
Когда пришли они, исколоты, как сито.
Тут пан Потей решил, что боевому другу
Оплатит щедро он великую услугу,
Дарил ему фольварк и много тысяч злотых.
Матвей бы мог забыть под старость о заботах,
Но отвечал он так: «Пусть не Матей Потея,
Потей Матея пусть почтет за добродея».
И деньги и фольварк принять не согласился,
По возвращении по-прежнему трудился,
Он ульи мастерил, и, ярый враг безделья,
Из трав приготовлял лекарственные зелья,
И дичь ловил в силки. Достаточно в Добжине
Водилось знатоков в науках и в латыни:
Учились в городе, и право изучали,
И жили без нужды, не ведая печали;
Но среди них Матвей добился большей славы,
Не только потому, что был рубака бравый,
Но как мудрец, всегда живущий по заветам
Родимой старины, знаток людей при этом.
Он сведущ был равно в хозяйстве и в законах
И все уловки знал охотников исконных.
О ведовстве его прошла молва в повете
(Хотя считал плебан пустыми сплетни эти).
Матвей предсказывал и радость и невзгоду,
Верней календаря угадывал погоду.
Не удивительно, что отправлять вицины,
Посев ли начинать, свозить ли хлеб в овины,
Затеять ли процесс, не то бросать затею —
Все за советами обычно шли к Матвею.
Влиянья на людей Матвей не добивался,
От почитателей избавиться старался
И выпроваживал порою их из дому
Иль попросту на дверь указывал иному;
В особых случаях для разрешенья спора
Высказывался он, и тем кончалась ссора.
Надеялись теперь, что он, узнавши дело,
Возьмется за него и проведет умело.
Недаром смолоду любил Матвей оружье
И недолюбливал всех москалей к тому же.