Наталья Загвоздина - Дневник. Продолжение

на ржавчине... Мне назиданье – рост
палитры осени – ни листик не в обиде
сойти со древа, он всё так же прост
неповторимо, так же не вопит и

не жалуется тихо. Мне бы так.
Страданье – крест. Крестом живёшь и дышишь.
Завещанного поприща батрак —
ты, и его соделатель – всё ты же.

День ото дня длиннее – переход
безжалостней до жути.
Уже давно не видно берегов,
да так и не случился пароход
попутный... Знать, кукушка шутит,

кукуя жизнь в берёзовом лесу —
такая даль... Когда дойдёшь до края?
То зайца встретишь, волка, то лису:
«Ай, лисонька! – она хитро играет...».

Лес полон живностью, но странствует одна
душа. Сегодня выплывет ли, выйдет?
Ночь пугалом поставив, холодна
вселенная – успело за ночь выдуть.

Ночь продержаться, завтра простоять,
а там – прибавить к пройденному. Много ль?
Счёт длится. Плюс и минус. Простоват
урок, как будто... Но устали ноги.

Потёмки засветло и затемно огонь —
лампадное стекло то зелено, то красно,
то йодом отдаёт, и множится, в окон
вступая череду... Долили не напрасно
до краешков с тобой... Тележку и вагон
немаленький ввезя на невесёлый праздник.

Пока мы спим, роняют лепестки
то львиный зев, то астры, то кустарник
осенних хризантем, что мелки и пестры...
А мы не просыпаемся – устали.
Мы видим уходящего костры
последние... Уже стоим у тайны.

Но утро. Загорается в сосне
пожар, и новый свет почти не вкрадчив.
Он жизни не расходованной вкладчик.
Он к спящим прикасается во сне,
глубокие разглаживает складки
на лицах, намекая о весне.

Ну что ж, дружок, на то не наша воля.
Пусть будет так и так.
Подумаешь одно – другое выйдет, – вона!
На трёх стоит китах
лишь вымысел один...
Хоть каждый смотрит – в оба.

Бельчонок с рысьей кисточкой в ушах
на дереве останкинском высоком —
пульсирует сердечко, как душа
смотрящего, не ведая особо

о будущем... А прошлое само
пульсирует, как в маяке, прерывно...
Здесь лето на храненье под замок
положено до сроку, до поры, но

черпает тепло из закромов
осенний день, зверёк таращит глазки...
Ушедшее глядит из-за гробов,
сзывают позолоченные главки.

И выложен шалфеем клумбы круг,
и помысл чист, и древо благородно,
и падают на мраморную грудь
забытого – кленовые короны...

Прохладна целомудренная стать.
Тепло среди. Прикосновенье лечит.
И плашка перелётного листа
всё так же опускается на плечи.

Разгляжу шереметевских дев,
в изумрудной траве постою.
За спиной, красотой оскудев,
время множит работу свою.

Не вернусь. Стану с камнем на ты —
я к нему приложила ладонь.
Рядом с мрамором ни темноты —
только свет. Не вернусь я, а то...

...А то ночью хоть выколи глаз,
а то днём – никого б не видать...
Тишина неземная легла —
в облаках начинает витать.

Постою у останкинских дев
и гнездо по соседству совью...
За спиной, красотой оскудев,
время множит работу свою.

Здесь останусь. Мне с камнем на ты
веселее. В лицо посмотрев,
я уже не страшусь темноты
и дневных нескончаемых треб.

Лишь касаться святой чистоты
и дыхания мраморных дев...
Жить-то надо. Ведь тут часто ты
то же чувствовал в годы надежд.

В Неопалимовском, где Пушкин, бронза и
былое дышит,
ты говоришь, что живы – прозой и
стихами – ты же.

У вставшего Поэта под ногой
грибные шляпки...
О, Родина! И любо, и на кой
по кругу шляться

московскому? Здесь юность и итог —
поэтов встреча.
Я слышу ваш настойчивый исток
созвучий в речи.

Почти врос в землю старый дом,
прибавил тополь
в обхвате... Где-то стороной
чужбины топот...

А здесь физалиса огни,
ползут грибочки
из-под Поэтовой ноги —
руки рабочей