Наталья Загвоздина: Дневник. Продолжение

Ледяные сады, ледяные леса. Не причалить
человеку и птице – покажется, вымерла жизнь.
Неопознан пейзаж – ледяное, сутуля плечами,
опускается вниз, и звенят на ветру миражи

ледяные… Ау, красногрудый снегирик,
милый символ того, новогоднего… как поклюёшь
провианта запас? Ледяною рябиновой гирькой
красен лес ледяной, и лежит леденяще клеймо

отчуждения. Но… проливаем горячие слёзы,
в слабой грудке у птах до упора настойчив удар,
прибавляется день, от любви припухают желёзки,
и ещё, и ещё… И не кончит расти череда,

что растопит и лёд. Дело времени, общих усилий,
потаённых. А нынче, под сводом зимы,
остаёмся и мы в коридорах холодных узилищ
и не знаем, когда отдадим, что набрали взаймы…

Три последних и всё. Тридцать первое, первое – где же
переход? Под ура, фейерверки и прочий базар
возомнивши, что мы – на возке и за помочи держим,
управляя, – шумим, и растёт разрушенья азарт.

Как люблю тишину, размышленье о главном и главном.
Всё-то в них, что ни есть, и созвучье, и солнца восторг,
приумноженный льдом, покрывающим смертно и плавно
онемевшую ветвь, и безмолвствует сада острог

ледяной… Посмотри, как озвучен сценарий
декабря этим солнечным светом в лесах изо льда!
Умножаются дни, что прошли «год за год», а цена им
не открыта ещё, и уходит последний солдат.

Калязин с Кашиным одной поляны плод.
Там, верно, полумрак и сумерки волшебны.
И русский взгляд нащупает оплот
в остатках жизни, и неровность щебня

не потревожит шаг, когда торчком
вдруг из-под снега вылезет не к месту…
Там, между Переславлем и Торжком,
ты странствуешь Христовою невестой,

и я с тобой, как будто… Городок
на Волге – белый снег и город Белый,
и батюшка-священник – в дорогом,
Тверском краю – я перед ним робею,

не научившись жить, как Бог велит.
Вся русская провинция под снегом…
Под панцирем сжимающим вериг
леса обледенелые… В Твери
горят лампады, Вифлеема негой

и страхом предрождественским сквозит.
…И русский пёс на путников скосит.

Где Сретенка течёт до Сухаревой башни,
оставшейся в былом, всему иной размер.
И прошлое тайком из подворотни машет
и манит за собой, и чёрным цветом мажет
мой новый год. И я готова на размен.

Но толку-то? Уже переступив пороги,
смотрю издалека на близкое, как взгляд
возлюбленной души, и не хочу порочить
сегодняшний поток, и головы морочить
не буду никому, на игрища козлят

посматривая сквозь… Испившие из лужиц,
мы только дети дней, доставшихся на жизнь,
и городом плывём, не обходя излучин,
знакомых до желёз… И лучшие из лучших
досматриваем сны, не поменяв нажим

у буквицы одной – прямые ль, закорючки,
у первого из слов, последней из речей…
И море бороздим из наших слёз горючих,
пустив кораблик плыть на сретенский ручей…

И вдруг обжитый дом, где, погляди, не лишним
окажется никто, и каждому закут
найдётся по нему, и общности наличье,
как ты, переживёт. И высветит на лицах
звук – правду, сколько есть, и выбросит за круг
пустое… Музыкант и слушатель едины,
хоть разнятся, как две звезды на небесах.
Но тёплые, уже – горячие! Веди ны —
нас музыка сама, чтобы тобой водимы
остались, имена высоко написав.

Будь там, где будешь. Будь
тебе и там, как будто
другого не дано ни прежде, ни потом.

Потом, когда-нибудь,
оглядываться будем,
наверное, просясь навечно на покой

к Спасителю души.
Быть там, где есть – наука.
Наука каждый день без отступленья на…

Как круглый год душист
наш сад! – попробуй, ну-ка!
услышать. Вся душа вниманьем пленена.