Наталья Загвоздина - Дневник. Продолжение

И снова холодно. И боязно вдохнуть —
так обжигает. Впереди простуда.
И загодя закутаться в доху
охота и сказать как на духу,
что зиму не люблю, – в неё врасту я

со всей землёй. Не мёд её удел.
Всегда в снегу иль в слякоти по пояс...
И ужас оказаться не у дел
умножится в российскую метель,
и мёрзну я, ещё в тепле покоясь...

Какие разные! Листаю день за днём.
Ноябрь даёт и требует отдачи.
Играем, неразумные, с огнём,
не думая, что праздника отданье
приходит.
Приближается финал
земного бытия. Листай покамест!
Как в чашу собирается вина,
пока не проведёт резцом по камню.

Ноябрь, тридцатое...
Так кто-то напевал,
мне кажется, легко слагая вирши...
Поющего не сбило наповал —
душа перенасытилась и вышла

за дверь земную. Не о чем скорбеть.
Никто не умер, коли смерти жало
изъято. Над учебником корпеть
прошла пора.
Ты помолись, пожалуй.

Жизнь – полное собрание скорбей
и радостей. Чего, не скажешь, больше.
Ни медленней читай же, ни скорей —
премудрее не станешь пескарей,
дрожащих до скончанья века...
Боль же —
научит – и властителя, и бомжа...

Жизнь – полное собрание. Скорбей
и радостей запутанная связка.
Попробовать по ключику скорей
помедли – в каждом ключике завязка.

Завязка долгой драмы, скорых бед,
и прочее, и прочее... И прочерк.
Жизнь – полное собрание скорбей
и радостей, проверенных на прочность.

И это надобно. Противится и плоть,
и робкая душа – вовсю дрожат поджилки.
Не то на огороде: прополоть
и выкинуть. И унести пожитки.

Здесь ноги унести не так легко.
Какое?! Чуть запутаешься – жив ли?
И близкое спасенье далеко,
и спрятано в мешке широком шило...

И, хоть не утаишь его, укол
тут обеспечен. И добро – на выброс.
Прямая не прибавится углом,
как ни старайся припасти на вырост.

И всё бы обрывать цветы, вертеть веночки.
И всё бы открывать свою вину воочью.

Плыть по теченью рек совместно с облаками.
И быть как имярек, земли не облагая

налогом. Возвестят тогда душе сторицей.
Останешься пред Ним прочитанной страницей.

Утро холодно, день невелик,
скоро вечер провалится в полночь.
Это память с утра не велит
провалиться поглубже – двулик
сердца груз, по-другому – неполный.

Вот и слушаю скрежет лопат,
словно в дворницкой, – милые трели.
Загораются нити лампад —
электрический свет невпопад —
зачинаются постные требы...

Жизнь красна, как её ни малюй.
Даже ночь не похитит надолго.
За неё на рассвете молюсь,
и двуликую память мою
ворошу, то не зря, то без толка.

Однако солнце. Встань
и приложись к потоку.
Одень сердечко в сталь
и не давай поторкать

ему. Таков закон.
Нужны и сердцу латы.
Но вечером зато
пусти свободно плакать.

Отмериваешь так, что не мало́, не с верхом.
Из-под покрова тайн один источник света
твой освещает дом.

Перебирая строф своих стихи, как гусли,
выстраиваешь в строй, не широко, не густо,
и собираешь том,

с которым и придёшь. Прошу простить за вольность.
Покинешь налегке Саратовскую волость,
чтоб встать пред Судиёй.

Прости тебя Господь! Где неоглядна милость,
нет гибели. Всерьёз нам гибель только снилась.
А что-то суждено?

Пост не строгий, а вечер суров.
Каждый день не хватает ослабы.
Предрождественский учим урок —
ученик размечтался о славе,

но не знает и малого. Гром
прогремит среди ясного неба.
И увидим декабрьских хором
глубину, и опомнимся: «Мне бы...»