Наталья Загвоздина - Дневник. Продолжение

отнюдь не за пазухой, ветхий приют
для маленькой блеющей боли...
И жду, когда новые силы придут
ей дать накормиться на воле.

Да кто ж жалеет всех
любивших и писавших,
смолу вливая в зев
горячую, спасая
свою рубашку, что,
известно, ближе к телу,
оставив за чертой
и выводя из темы?!

Они уйдут чредой.
А мы уйдём из тени.

Небо чисто, звёзды ясны,
чуть пониже чьи-то ясли,
над младенцем ночь.

Я по тропочке шагаю,
в церкви свечи зажигают,
чтобы мне помочь.

Что же, что же не расту я,
перепутав всю простую
азбуку вверх дном?

Но уж завтра, в самом деле,
платье школьное надену —
не пойду на дно.

Звёзды ясны, небо чисто,
сердце хрупкое лучится —
как бы не разбить?!

Я шагаю по тропинке:
свечи, звёздочки-дробинки.
Свет – не разлюбить.

Собрала узелок – рукоделье, простая стряпня...
Чем богата, несу. Не сгодится, оставь без обиды.
Нет и шерсти клока – что возьмёшь на разживу с тряпья
моего?! У тебя и без этого хламом забиты

сундуки. Мне б прибраться, да сам не велишь.
Перелистывать пыль продолжают года друг за другом...
Собирала своё – для тебя – узелок не велик,
в нём не больше, чем здесь, в подреберье, в мешочке упругом.

Сердце бьётся, тук-тук... Грусть и радость по кругу бегут.
Чем наполнишь мешок, с тем и едешь, и стали бы спорить?!
Всё дремучее лес, перевёлся в лесу Робин Гуд,
и уже не плывёшь смельчаком коридором Босфора...

Хочу тебя обнять и провести по шерсти
не поперёк, а вдоль, и не гвоздём по жести,
а кистью по холсту

водить... Хочу тебе поправить три подушки,
и душу отогреть, и застегнуть потуже —
прощанье на посту...

Да что ж перебирать «хочу...»?! Простое рядом.
Мы все хотим. А дашь попробовать – порядок
меняется, хоть плач.

И плачем. И несём свои грехи, как гири.
А хочется сложить – всего-то! – панегирик
и кончить – Ис полла...

Лионская игра Пьяццолы быстро лечит.
Баян колеблет звук, в мелодию сложив.
Виолончель вошла, и скрипка чуть полегче
вступила, и рояль добавил в жилы жизнь.

В проветренной Москве хорош лионский ветер.
И, если выбирать, не выйду из дверей.
Летит свободный звук в невидимом конверте
ко мне домой, где нет... ни... ни зверей.

И я влекусь к игре, подвижности и такту
маэстро... Где Лион?! А мы – за тьму и тьму
шагов. Играй, оркестр! В предчувствии антракта
возлюбленно грущу и радуюсь тому.

Однообразно собираю слов
вязанку и несу её в растопку —
горит сухое дерево, как сноп...
Внезапно – дым, костёр уже расстроен
и гаснет... И не спросишь неустоек.

И это так, и это так и будет...
Подолгу вырастают на верблюде
его запасы жизни – два горба.
Вязанок обгоревшая гора,
и дом не обогрет... Но верю людям,

что ждут огня – лишь чистое в чести.
Здесь дождь без объявленья зачастил,
но будет солнце, и дрова просохнут,
и уж тогда не скажут, что присох, мол,
язык мой бедный... Горемычный, молвь!

Потрогать клавиши и вывести на суд
сухой остаток букв, возвышенную сумму —
малютки-муравьи безропотно несут
священный долг, исправно жмёт на зуммер

неназванное... Пробивает час,
когда по мановенью пляска гаснет.
И новое создание, дичась,
как призрак, проступает... Миг – и ясно.

Из такого колодца не выбрать воды.
Родниковая древняя сила
пересилит усилья нужды и беды —
посмотри, коромыслом носила

эту воду праматерь... Вода не мутна,
лишь не плюй в заповедный колодец.
А не то обернёшься (на волос мотай!)
кем-нибудь... не собою – сколотишь

не по мерке себе табурет и скамью,
и ещё кое-что понасущней.
Потому понемногу беру и кормлюсь
из колодца, спасаясь от суши.