Влад Снегирев: Соцветие поэтов

и шли к ней вдохновенно, до конца.

И вот уже я чувствую, как робко

к нам тянется невидимая нить

и к прошлому извилистая тропка

ведет нас вдаль – мечтать… страдать… любить…

Он жил для Родины, для мира, для людей.

И шла за ним толпа в смирении покорном.

Их слух придирчивый мелодией своей

он с радостью пленял так грустно, непритворно…

Не зная радостей, с отвагою в груди,

учил он забывать про личные страданья.

Дано вам видеть, что там ждет нас впереди?

Тогда внимайте молча, затаив дыханье.

"Не говорите мне – он умер. Он живет!"

Пусть солнца уже нет – заря еще пылает.

"Пусть роза сорвана – она еще цветет.

Пусть арфа сломана – аккорд еще рыдает…"

Вы вели меня на расстрел.

Говорили: …чтоб больше не смел

ни писать, ни страдать и не петь,

что в аду навсегда мне гореть.

Переломаны кости, хрустят.

И печален потухший мой взгляд.

Гаснут мысли свечой на ветру.

Потемнело всё сразу вокруг.

Ветер плачет и воет вдали.

Что ж такого во мне вы нашли?

И зачем так жестоки со мной,

увидав, что меж вас – я иной?

"Чем жарче кровь, тем сердце холодней",

вот потому глаза мои туманны.

И оттого в безумстве наших дней

твой голос был волнующий и странный.

Уже тогда я видела вдали

ту, третью, что стояла между нами.

Вот почему мы счастья не нашли

под нашими, родными небесами.

Опять, опять: "…ненастный день потух".

Все те же строчки снова я читаю.

И на ладони между линий двух

я вижу третью, – хищная, чужая.

Налей мне друг морозного вина,

вина измены, темного проклятья.

Пусть будет третья счастлива сполна.

"Любовь и смерть мы заключим в объятья".

"Скажите кто-нибудь, какой сегодня век?

А, впрочем, все равно…" И наглухо портьера.

Крыльцо заметену, тихонько падал снег,

гостиная, рояль (излишек интерьера).

Закрой глаза. Представь. Сейчас родится стих

из ничего… Из звезд, обрывков разговора,

из ветра за окном, метели, снов твоих.

Ты подожди чуть-чуть… Еще немного… Скоро.

Возникнет многозвучный, безупречный сплав,

куда сольются наши судьбы и надежды.

И мир изменится. А человек, устав,

уже забудет, что ему там снилось прежде.

P. S.

"…Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня

шестое августа, по старому –

Преображение Господне".

Красива, молода, но покорить Олимп

ей суждено. В преддверьи громкой славы

уже готовят боги ей алмазный нимб.

Богини улыбаются лукаво.

Как множество людей, живущих и до нас,

– талантлива, сильна, но одинока.

Признание придет позднее, не сейчас,

терпеть – удел поэта и пророка.

Кассандра властвует над сердцем и судьбой.

Душа поет и дарит ощущенья.

Любовь – диагноз. Очевиден явный сбой,

возникший вдруг в последний день творенья.

Ее друзья добры, умеют ярко жить.

Для них творя сверкающее слово,

спешит, – ей некогда покоем дорожить:

заглянет муза – и пропала снова.

Всё так же соловьи рыдают и поют,

хоть нет давно уж тех, кто воспевал когда-то

под старой яблоней задумчивый уют,

и первую звезду в час тихого заката;

тот легкий ветерок, что вздохи томных роз

по саду разносил, дыша благоуханьем.

Ах, этот старый сад… Давно уже зарос.

Не слышно ручейка с таинственным журчаньем.

Ведь миновал тот май, весны простыл и след,

остались лишь стихи, что будят воздух сонный.

Хоть день давно угас, остался он воспет

и слышен голос мне – веками приглушенный.

Проходят облака и жизнь идет вперед.

Вокруг меня дома – холодная громада.

В садах заброшенных никто уж не живет.

А соловьи поют.. – как будто так и надо.

"Скажи мне ночь, зачем твой мрак

мне радостней", чем день прекрасный,

когда огонь в душе иссяк

в мечтах пустых, в любви напрасной.

Во тьме ночной сижу с тоской,

когда с долины ветер веет,

но не идет ко мне покой

и сердце на глазах стареет.

А музы легкие шаги

уже не радуют, как прежде.

Ищу я радостей других,

хотя жива еще надежда.

"Я жить люблю, я жить хочу,

мне жизнь еще не надоела.

Утратив молодость свою,

душа не вовсе охладела.

Но ты забудь меня, мой друг…

Забудь меня, как забывают

томительный печальный сон,

когда по утру отлетает"