Данута Сидерос: Шутки кончились. Стихотворения

Видишь, вытоптанной травы пятачок вон за тем стожком?
Там, где ночью древесный дух целовал подругу.
Будут сказывать, что колдун свой обряд тут вершил тайком.
Ты не верь — это просто я здесь ходил по кругу.

Помнишь, выгоревшей земли ровный обод в тени ракит?
Там где оборотень кричал — позабыт богами.
Будут петь, что сюда Перун обронил свой горящий щит,
Ты не верь — это просто я здесь ходил кругами.

Знаешь, брошенный в реку сон кольца волн влечёт за собой.
Там, где грезилось, будто я говорил с тобою.
Будут врать, что речная гладь провожает ветра волной.
Ты не верь — это просто я здесь искал покоя.

Вор и убийца по кличке Псина,
осуждённый на десять лет,
съедает хитрую смесь, добытую у соседа по камере,
и вскорости попадает
в плохо охраняемый лазарет:
метаться, плеваться кровью и обещать умереть.
Пятница, вечер.
Нигде не оказывается ни одного врача.
Дежурный пьян,
он не может унять икоты и тряски рук.
Убийцу и вора Псину кладут на койку, и битый час
звонят по соседним больницам,
пытаясь вызвать хоть медсестру.

У доброты есть предел,
и это именно он.

Убийце и вору Псине дают воды и какой-то но-шпы,
оставляют охранника,
молча уходят спать, разводя руками.
Часа через два заключённый Псина
берёт самодельный нож и
снимает охранника,
кандалы,
в окно кидается камнем,
катится кубарем в снежном стекле,
ссаживает ладони,
спотыкаясь, бежит вперёд,
взрезая тело снежного наста...
Всё это, надо признать, звучит
неправдоподобно,
но всё так и есть, как написано,
просто поверьте на слово.

Даже у лжи есть предел,
и это именно он.

Мы дошли до края земли,
смотрим вниз с восторгом и трепетом,
рисуясь и хохоча, подходим опасно близко к обрыву,
размахиваем руками,
свистим,
кривляемся, а потом
сидим, свесив ноги,
глядим в глубину на гигантских рыбин,
плывущих в тьме и безвременье, в бездонном своём океане,
отбрасывающих на плоскую землю свои гигантские тени.
По деревням Брянской области,
не переводя дыхания,
ковыляет к границе
сбежавший за месяц до освобождения.

У всего всегда есть предел,
и это именно он.

Здесь, в лагере, все выглядят одинаково: короткие шорты, пилотка с клеймом отряда. Вот мы наблюдаем девятилетнего Якова, он каждое лето здесь — три месяца кряду. Его отправляют в лагерь почти с пелёнок: бюджетное место, кормёжка, присмотр, «зарницы». Угрюмый с виду, а так нормальный ребёнок... ну, разве что незнакомых слегка боится. Цепляет старших меткими злыми фразами, но вежливо, не хамит, меру знает чётко. У Якова волосы иглами дикобразьими торчат, не желая укладываться в причёску. У Якова горб на спине, глаза цвета чая, лицо неподвижно, как будто из монолита. Вожатые с удовольствием отмечают, что сверстники не смеются над инвалидом. Напротив, заботятся, лезут вон из кожи: кровать у окна, лишний завтрак, кивки, объятия...
У Якова при себе настоящий ножик, и он никогда не стесняется применять его. У Якова меткий удар и такая силища, что можно вбивать в промёрзшую землю сваи, а то, что никто вожатым не доносил ещё, так он обещал прирезать, если узнает.
У Якова в голове закипают замыслы, он тащит их к речке, глядит на мутную воду, высматривает русалок в прибрежных зарослях.

Ему суждено прожить сто четыре года: стать доктором двух наук, написать три повести, которые, разумеется, все читали, быть битым за гонор и горб, за напор и стиль, за яркие необязательные детали.
Стать знаком и эталоном, классиком жанра, на каждом фуршете расхаживать с новой спутницей.
Стать дедом без внуков, едким, сухим, поджарым, ночами ждать, когда потолок опустится и станет тягучей бездной, чтобы вобрать его.

Вот вынырнули русалки, зовут купаться. Он должен быть в корпусе до половины третьего, купаться сегодня не выйдет — уже два двадцать. Он вскакивает и мчится через кустарник по узкой тропинке к секретной дыре в заборе.

Он будет владельцем з а мка с конюшней, псарней и лестницей, уходящей с порога в море, он будет покорен логосу безучастному, он будет всевидящ, как многоглазый Аргус.

Но это потом, когда-нибудь, а сейчас ему неплохо бы пережить свой девятый август. Он точно знает: кто-нибудь да обманет, нельзя позволить себе ни одной промашки. Стальная бабочка у него в кармане мечтает о тонких крылышках и ромашках.