Данута Сидерос: Шутки кончились. Стихотворения

Его повязали дома с крупной партией героина,
Понимаешь, — объясняет он мне, — он у них как соя и нефть,
Они делают из него конфеты и электричество,
У нас это смерть, а у них — мармелад, шампунь и бензин!
Отдать им его — это выгодно и для них, и для человечества.

Я киваю, действительно выгодно, нечего возразить.

Отсидел положенный срок, вернулся, полез под диван,
Там дымящиеся руины, трупы, с братом воюет брат:
Без присмотра у них случился постмодерн и армагеддон.

Друг мой взвыл и прыгнул в окно, но сломал только два ребра.

Я не верю ему, конечно, всякий может вот так трепаться,
К тому же он медленно думает и не запоминает лица.
Видимо, он просто врёт, что этаж был шестнадцатый,
Нельзя же упасть с такой высоты
и не разбиться.

Один мой друг подбирает бездомных кошек,
Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован, не осталось
Такого угла, где не жили бы эти черти.
Мой друг говорит — они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.

Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого-то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда ещё умещавшегося на ладони...

Я, кстати, заботливый сын и почётный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачёт, ничего не ст о ят,
Когда по ночам за окнами кто-то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью.
Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.

Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает.

Один мой друг утверждает, что он андроид,
Похожий на Терминатора, но построен
Гораздо раньше. Он в бегах, вам не ст о ит
Его сердить, он неплохо собран и сварен,
И если злится, может ворочать сваи,
Взрываться и, не надрываясь, покончить с вами.

Он был построен японцами в сорок пятом,
Он должен был стать универсальным солдатом,
Оружием против Соединённых Штатов,
Но был героически свистнут нашей разведкой,
А позже забыт. И теперь вот — штаны с заплаткой,
Война с соседкой, зарплатка, заправка водкой.

Но он мне признался между второй и третьей,
Что хочет тоже когда-нибудь старость встретить,
Любить, здоровье растратить, и чтобы дети.
Сказал, что решил вытаскивать постепенно
Железные части из тела и на замену
Вшивать живые. Сказал и вскрыл себе вены.
Они оказались вены — не сплав титана.

Сидим в травмпункте. Оба в домашних тапках.
Уже в пятый раз — нам скоро дадут здесь ставку...
Я знаю, что он не в себе, даже видел справку
От психиатра. Но оцените, как ловко
Придумали эти японцы: ведь не поймёшь же,
Что там железки — под этим мясом. И кожей.

Один мой друг, воевавший в прошлом в Чечне,
Видевший там такое, чего, вроде бы и нет,
Что-то растит старательно на окне:
То ли траву емшан, серебристую при луне,
То ли росток баобаба — убийцу мелких планет,
То ли драконьи зубы, опасней которых нет,
Особенно если сеять, не удаляя нерв.

В общем, этот мой друг — тот ещё экспонат.
Про дал квартиру и дачу, чтобы купить семена,
Переселился в барак, весь день сидит у окна,
Следит за своей рассадой, хорошо ли освещена,
Достаточно ли тепла, не поникла ли, не больна,
Шепчет ей что-то, странно, что не поёт серенад...
И, конечно, этот садовник напрочь забыл про нас.

Я говорю, оставь свою зелень, у меня есть вино,
Он только машет рукой, дескать, спасибо, но
Я нужен моим росткам, нужен им день и ночь.
Они зацветут через десять лет, это предрешено.
Он говорит, представь, годами хранить одно.
Это почти как идти во тьме по вешкам звёзд или нот,
Это почти как ехать домой или искать руно.