Данута Сидерос: Шутки кончились. Стихотворения

Я говорю, сиди, сколько хочешь, толку с этого нет.
Я говорю, растеньица эти просто насмешка над
Глупым тобой...
И думаю, не украсть ли одно.

Один мой друг зимним вечером дёрнул куда-то спьяну,
Ушёл на трассу в метель,
попал под машину.

Пока родные сутками сидели в больнице,
Дежурили посменно у дверей реанимации,
Лезли ко всем приходящим обниматься,
Плакать,
пересказывать случившееся,
виниться,
Он нашёл канцелярию, обегав все этажи,
Долго мялся, робел, и в итоге вошёл без стука.
Ему предложили на выбор смерть или скуку.
И он выбрал скуку,
поскольку хотелось жить.

Британские учёные вычислили, верьте или не верьте,
Что девять из десяти склоняются в сторону смерти.

Потом его откачали, хотя уже и не чаяли,
Говорили, родился заново, говорили, чудо.
В словах его появились страсть, мастерство и удаль,
Он очень умело, почти виртуозно скучает.

Бывало, сидит, утопая в ажурных оборках блузы,
И делает вид,
что читает письмо от музы.

Какая муза, вы что! У музы артроз и дети.
Она оплыла, располнела, готовит, стирает брюки.
Такой отточенный слог бывает только от скуки.
Поэтому здесь мне, увы, ничего не светит.

Мне светят другие вещи:
погони, пальба, золотые глыбы
И сотни заиндевевших лестниц в пустое небо.

Один мой друг завёл себе ангела,
настоящего,
с белыми крыльями и тревожным светом в груди.
Ему предлагали рыбок, кота, гигантского ящера —
не брал: рыбок целое море, а ангел — всего один.

Нормальный попался ангел:
красивый, послушный, ласковый.
Слегка мелковат, но зато освещает комнату в темноте
и балует всех под вечер такими сказками,
каких человек не сложил бы,
да и не захотел.

Мой друг недавно устроился
на вторую работу.
Ангел в доме — не мышка, в содержании дорог.
Он же видеть не хочет супов, котлет и компота,
ему подавай нектар,
креветки,
пармезан в помидорах.

Он пьёт только чистый виски,
спит исключительно сидя,
но чтобы кто-нибудь рядом всё время стоял с опахалом.
Друг мой сто и т.
Сдувает пылинки.
Всё в наилучшем виде.
Недавно они завели грифона, будто забот не хватало.

Я временами ворчу, говорю: зачем тебе это?
Пользы-то от него никакой, зато по горло возни.
Друг молча смотрит.
В усталых глазах — острые блики света.
И что-то такое...
Такое...
Не могу объяснить.

Фёдор живёт на свете четыре года.
Фёдор умеет читать, писать своё имя,
Греть себе суп, разводить от изжоги соду...
Фёдор берёт табуретку, включает воду.
Фёдор умеет мыть за собой посуду —
Он точно знает, что будет, если не вымыть.

Мама уходит вечером на работу,
Красит ресницы возле трюмо в прихожей.
Фёдор привык не плакать. Молчит, как в вату,
Даже когда она уходит в субботу,
Даже когда она приходит избитой.
Фёдор боится только ножей и ложек.

Их нужно драить, чистить и прятать сразу,
Нужно связать все ручки, закрыть все двери.
Главное, не оставить где-нибудь лаза:
Если забыть — оживают и в щели лезут;
Мама смотрела фёдоровы порезы,
Он ей рассказывал всё, но она не верит.

В детском саду дивятся: «Какой парнишка!
Умненький, аккуратненький, честный, кроткий».
Ах, поглядите, Федя убрал игрушки!
Ах, полюбуйтесь, Федечка чистит чешки!
Фёдор, сжав челюсти, моет чужую чашку:
Чашки не нападают меньше, чем ротой.

Ты уже не первый. И не второй.
Просто персонаж, проходной герой.
Боль твоя не скрутит моё нутро,
Смех не подарит радости.
Ты — боевичок, детектив, попсня.
Книги будут съедены, фильм отснят.
Что ты лезешь всюду, как тот сорняк?
Что тебе ответить? «Прости»? Прости.

Я сержусь на тебя, я беру перо,
Я тебе подкладываю перрон,
Вереницу свадеб и похорон
В зимнем далёком городе.
Ты, конечно, едешь — как быть, родня.
В коридоре пьют, а в купе бубнят.
Нынче вместо праздничного огня —
Тусклый, холодный, голый день.

Не сюжет — набросок, одна из проб,
Повод сдобрить текст, запасти острот.
Что стучишь зубами, родной? Продрог?
Так ведь январь, не май, поди.
Позвони... кому там в хандре звонят?
Погуляй, до поезда есть полдня.
Только ты — уставился на меня.
Сохнет в горле. Стынет в груди.