Дана Сидерос: Ученик дурака (сборник)

Вот человека человек
несёт в кроватку из машины
и поясняет: умотался –
весь день был поезд и щенок;

но человека человек
бьёт металлическим, аршинным:
забудь про ребра, кости таза,
колени рук и локти ног;

но человека человек
находит, держит, ждёт карету,
сидит у койки – слушать сердце,
поить, подушки поправлять;

но человека человек
на два часа берёт в аренду,
вздыхает: не хватает перца –
молчит, глаза отводит блядь;

но человека человек
в отчаяньи, в бессильном гневе –
полночи гладит по затылку
и шепчет: ты поплачь, пройдёт;

но человека человек,
всю жизнь и на земле, и в небе
любить и ждать клянётся пылко –
и забывает через год;

но человека человек
с размаху по спине портфелем,
а после вдруг целует звонко
и убегает, хохоча;

но человека человек
искал, выслеживал неделю,
сейчас у них борьба и гонка,
один погибнет через час;

но человека человек
послал к анчару властным взглядом,
но это в прошлом веке, вроде –
неясно, что тут обсуждать;

но человека человек…
я понял, понял, всё, не надо,
здесь едем дальше, не заходим,
есть и другие города.

Как ладьи изрезали плоть реки
как бобров утягивает под киль
как ползут по полю волков полки
у степи на холке
торчком штыки
как дрожат зайчишки в кустах ракит
велики им сабельки и портки
и сердечки зайчикам велики
бьются рыбой в ребра
стучат в виски

а напишут
мчались за мать
отца
трубы
скажут
выли
кимвал бряцал

хуже зайки серого
нет бойца
кроме страха зайке никто не царь
он лежит в атаку
не двинется
тьмой плюёт война
каракатица
смерть губами чмокает
ца ца ца
не вдохнуть
не поднять из травы лица

зайка
трус и тряпка
и бездарь
но
только он найдёт нас
сойдёт на дно
только зайчик маленький сунет нос
в самый гиблый омут
в гнилую ночь
страшно страшно тошно
темно темно
он дрожит от ушек
до ватных ног
но плетётся
жалкий
больной
смешной
за тобой
и потом за мной

Остров Яблок уйдёт на дно,
стоит этой луне наполниться
до краёв молоком и льдом,
округлиться, отяжелеть.
Через семь безмятежных снов
в город хлынет морская конница:
сто зелёных, один гнедой.
Каждый сад и каждую клеть
разорвут, разотрут в песок.
Вероятно, ты не поверишь, но
всех живых заберут во сне,
всех, не глядя на статус, стиль
и характер. Море в висок
поцелует каждого бережно
и сомкнёт объятья тесней,
успокоит и приютит.

Накануне, всё обыскав,
возмущенно отвергнув и креп, и флис,
проклиная пояс и лиф,
всё по комнате раскидав,
я наглаживаю рукав,
я готовлюсь к так и не встретились,
собираюсь на не смогли,
наряжаюсь для никогда.
Бесполезная суета,
но счастливая. Засыпающий
остров ждёт, что грядущий день,
будет тёплым и неплохим.
Я спешу. На пяти листах
я пишу про остров тебе, ищи:
будут наволочки в воде,
рыбки, яблоки и стихи.

Но пока, за неделю до,
остров дышит, хохочет, пьянствует,
свадьбы мчатся, зевают псы,
где-то лихо скрипит матрас,
и наследники делят дом,
и супруги сервиз фаянсовый
бьют с досады, и некий сын
подворотен, он всех бы спас,
чует смерть и твердит о ней,
только кто же услышит вздор его.
Он единственный не заснёт,
он увидит, как тонет сквер,
он узнает морских коней
и успеет подумать: «Здорово,
бедняку на старости лет
подфартило занять партер».

Тот, кто летал,
лежит на спине
на простыне
в тишине.

Это если смотреть с земли.
Если с неба – лежит на дне.

Смотрит со дна
и видит огни,
шепчет: «Спаси-сохрани».
Тот, кто летал, понимает, что,
кажется, это за ним.

Тот, кто летал,
был весел и смел,
всё раздал, что имел,
взял, что посмел,
был любим и глуп,
черен от гнева,
от боли бел.