Микола Бажан - Стихотворения и поэмы

Усталостью мечено было лицо,
шаги тяжелы и небыстры,
и медленно двигались руки ее —
подпольной наборщицы «Искры».
Я понял, что искра горит и теперь,
и вдруг я увидел впервые
души молодой светоносную суть,
зори ее огневые.
Я не забыл. Я забыть не могу.

Времени легкий сдвиг —
я снова в былом.
Задумчивый дом,
шепот открытых книг,
встреча с великими, их голоса,
полки, стоящие ровно…
Многое мне даровали года:
было и счастье, была и беда,
но и теперь,
и теперь,
как тогда,
вечно живая, прямо в глаза
смотрит Оксана Петровна.

Взвизгами да свистами,
блестками искристыми,
выкриками, плясами да звонами,
цоканьем, скачками балаганными,
длинными блестящими тромбонами,
звонкопузыми лихими барабанами,
запотевшими от воя геликонами,
верными бравурными валторнами,
горнами раскатисто-мажорными,
громом труб,
мундштуками возле губ —
празднично, и зычно, и беспечно
полк Восьмой входил в старинное местечко.
Пела музыка окрест.
Выезжали под оркестр
конники-голубчики,
чубарики-чубчики.
Конь плясал под седоком,
прядал и вихлял задком,
стремя стрекотало.
На дороге пыль столбом
от копыт взлетала,
билась под подковами.
Кони грызли удила
и косилися со зла
зенками багровыми.
Шалели от жары и гула лошади,
местечко ярмаркой заколобродило,
обозы шли, подсвистывали возчики,
а музыка над войском верховодила,
лилась, сливалась и вела по площади.
И тут же, впереди колонн,
скакал, играя в тон — не в тон,
хрипел, как будто полупьян,
болтун, прыгун, трепач, пижон,
певун и горлопан —
корнет-а-пистон,
золотосиянный корнет-а-пистон,
надсаду со слезною негою слив,
пел вкрадчивый голос корнет-а-пистона
о белой акации — подобие стона —
привязчивый, нудный и модный мотив.

И слушают песни, нахмуривши лица,
жохи, рубаки, бойцы, кавалеры.
Сейчас бы галопом, лихим бы манером…
Да выкуси.
Не разрешают карьером,
а шагом. Равнение. Не материться!
«Кто там распускается? Кто веселится?»
Привстав в стременах над желтым седлом,
оглядывает ряды политком.
В руки его — как всегда, у шахтеров —
въелся подземный угольный порох.
Натруженная рука тверда,
держит натянутые повода.
Старые очи грозятся врагам.
Грозно побрякивает наган.

Шум захлебнулся, заткнулся, замолк.
Ладно звенит амуницией полк.
Значит, никто из полка не прознал:
в Умани будет последний привал.
В сумке шифровку везет политком,
там указанье, что делать с полком.
Кто воевать — в боевой эскадрон,
кто отдыхать — в запасной батальон.
Ну, а который затеет скандал —
обезоружить и в ревтрибунал.
Так вот шагает личный состав —
тот белобрыс, а этот черняв,
бравая выходка, вьются чубы,
дерзкие усики, крепкие лбы.
Парни лихие глядят весело —
пестрой судьбою их в полк занесло.
Этот скрывает плешину с пятак —
сбрил оселедец недавний казак,
а у того молодца-паренька
лезет чуприна из-под козырька,
кручена, выхоленна и длинна —
мода такая у батьки Махна.
Тот вон в красновцах недолго побыл,
английский френчик себе раздобыл,
только на плечиках нету погон,
срезаны где-то в азарте погонь.
Разнопородный, неведомый люд —
кто победитель, к тому и бегут.
Рубят, стреляют, холят коней,
а что будет завтра — начальству видней.

У каждого из них своя судьбина,
здесь битв ошметки, лоскуты надежд,
войною обожженная картина
различных лиц, оружья и одежд.
Мундир гусарский — старая хламидка,
черкеска — снятый с ротмистра трофей,
жупанника подрезанная свитка
и пара необъятных галифе.
Штаны, как луг, в цветочках и гирляндах,
немыслимых цветов ковровый плюш,—
когда беспечно пировали в бандах,
скроили их для утешенья душ.
Шикарней всех — у ротного, красавца,
завидный и причудливый фасон,
там на заду — портрет царицы Савской,
а рядом с ней — премудрый Соломон.

Чуть ротный брал в галоп — крылами птицы
взвивалося над крупом жеребца
изображенье розовой царицы
и голубая риза мудреца.
Лишь политком носил пиджак
еще гражданского пошива
и порицаем молчаливо
за это был среди вояк.
Ему, однако, нипочем ухмылки.
Он башмаки засунул в стремена,
и шпорой не пытался старина
подтяжку дать своей гнедой кобылке,
хоть, видно, знал в боях и людях толк,
и первый на рысях скакал в атаку,
и мог в узде держать сию ватагу —
Восьмой лихой и горлопанский полк.
Теперь, нахмуренный, суровый, молчаливый,
он ехал вслед за стягом полковым,
и молодецкой музыки разливы
крутились и взвивалися над ним.